Одиссей стоит напротив троицы и внимательно наблюдает. Не то, чтобы страшно. Ну, так, страшновато. Трое в кепке, не считая возможности получить по зубам. Спущенное переднее колесо плавится на пятачке асфальта возле остановки с надписью: «Северное». Судя по жаре, речь идёт о Северной Африке, а не о Белогорском районе.
– Как звать? – самый высокий пытается солидно сплюнуть, но слюна виснет на поношенной футболке, что его ничуть не смущает.
Мудрый знает реакцию, не совсем ту, которая нужна, но куда деваться.
– Одиссей.
Молчание затягивается, руки липнут к горячему пластику накладок на велосипедном руле.
– Кличка, что ли? – высокий, с прищуренным сомнением, жёстко смотрит на него.
– Нет, имя, – Одиссей ждёт насмешки.
– Одиссей?
– Одиссей.
– Древнегрек, что ли? – старший явно читал «Одиссею», и это настораживает ещё больше.
Те, что помладше, да пониже, явно не читали и фыркают смешками.
– Русский.
– Из Одессы?
– Нет, из Симферополя.
– А к нам чего приехал?
– На каникулы.
Уши рвёт паровозный гудок, но Одиссей стоит не шелохнувшись. Как это удаётся, сам не понимает. Мимо них катит чёрный, запылённый мотоцикл с коляской. Мудрый видит в коляске румяную раскрашенную девку в платье в горошек, с каким-то доисторическим сказочным гребнем в волосах, водителя в кепке и с сигаретой в уголке рта. Мотоциклисты провожают стоящих на остановке протяжными взглядами. Их головы одновременно поворачиваются настолько долго, что Одиссею кажется, что ещё чуть-чуть и дело кончится переломом шейных позвонков. Дама, в этом Одиссей уверен, умудряется в самом конце подмигнуть и неодобрительно покачать головой. Троица облегчённо вздыхает.
– Одесса – нормально будет?
Опять говорит старший, младшие молчат. Видеть это удивительно, особенно после кружков во Дворце пионеров на Кубике. До ломоты в зубах хочется молочного коктейля. Побольше мороженного и двойной сироп.
– Не понял.
– Ну, если мы тебя будем Одессой звать? А то бабы засмеют.
– Нормально, – жмёт плечами Одиссей. – Но я там никогда не был.
– Ну и что, мы тоже никогда там не были.
***
Густо пахнет разнотравьем и черёмухой. Старые яблони почти закрывают ветками звёздное небо, поэтому Одиссею кажется, что в мире нет ничего, кроме гладких, ещё теплых ароматных кругляшей, ярких точек в вышине, шелеста листьев и одиночества. Торба полна и приходит время уносить ноги из чужого сада. Мудрый, стараясь не шуметь, осторожно спускается. Делает несколько шагов, выставив вперёд руку, чтобы не наткнутся на препятствие. Внезапно, чуть в стороне, в глубине сада загорается квадрат. Гаснет, загорается снова. Он почти минуту стоит замерев, не понимая, что видит и что происходит.Наконец, решается подойти ближе.
Перед квадратом на натянутой между стволами верёвке висят какие-то вещи, скатерть с серыми в темноте цветами, кажется, маками. Подойдя ближе, Одиссей, наконец, понимает, что видит окно в сарае. Опустив добычу на землю, он заглядывает внутрь.
Это баня. Баня в саду. Лампочка под потолком высвечивает закопченную печку, веники, какие-то полати, тазики и голую деваху, стирающую в тазике бельё. Лоснящаяся от влаги спина скрывает подробности, но и того, что видно, хватает с лихвой.
Одиссей каменеет. Время перестаёт течь. Улетают в пропасть под ногами яблоки и звёзды. Пробитое колесо и Северное.
Мудрый с силой выдыхает, с шейным хрустом отрывает взгляд от окна и видит Витьку Скворцова, мотоциклиста, стоящего в пяти шагах. Видит ясно, будто не ночь, а ясный солнечный день. Его широкую рябую рожу, жабьи губищи и здоровенные кулаки, сжатые до белых пятен на костяшках. Его злые прищуренные глаза.
«Что…» – начинает мысль Одиссей.
– Что? – с ужасающей проницательностью скрипит Скворец его мысль, распухающую в голове полсекунды назад. – Интересно?
***
Далеко на пруду квакают лягушки, шелестит тополь и носятся летучие мыши. Саня, тот длинный из троицы, по кличке Смородина, ставит на бревно сумку с яблоками и отходит в сторону. Пацаны неторопливо, явно рисуясь перед девчонками, берут по нескольку яблок и начинают угощать соседок.
– Светка, держи, золотой налив.
– Ну, ты и брехло, Серый, скажешь тоже, золотой налив.
– Ирка, да выбрось ты эту зелень. Вот, спелое.
– Ромка, ща как ущипну в глаз!
Одиссея потряхивает от пережитого ранее, он трёт ушибленный бок и замечает, что сам Сашка никого не угощает, но искоса поглядывает на одну из девочек. В платье в белую полоску. Сумка пустеет и Мудрый решает тоже попробовать яблок. Только отрывает ногу от земли…
– Угостишь? – Позади него стоит та самая, в полосатом.
– Ой, Наташка, ты никак в городского влюбилась, – в темноте смеются, – увезёт в Симферополь, закружит на каруселях.
Все всё уже знают, несут сплетни по плетням. Одиссей смотрит на отвернувшегося Сашку. Как поступить? Тогда Наташка наклоняется к сумке, достает яблоко, протягивает Одиссею.
Яблоко холодное-холодное.
***
– Ты надолго приехал?
– До конца лета, наверное.
– И тебя правда необычным именем зовут? Не как всех, по-человечески, а по-другому?
В этом Наташкином любопытстве есть что-то неприятное, будто она ждёт, что у Одиссея тут же откроется глаз посреди лба. И она первая это заметит, завизжит, на самом деле ничуть не испугавшись. А потом, когда его поймают в ловчую яму, будет всем рассказывать, как она первая поняла, и как близко он сидел. Мудрый чуть отодвигается, смотрит на отблески костра на её лице и, наконец, отвечает:
