Водителю отчего-то постоянно хотелось выбраться из колеи, словно здесь ему было неуютно. Но до него по ней прошел уже не один десяток машин, а значит, если боевики и оставили здесь мины, они давно уже обезврежены. Обочина была пустой. Ее не украшали остовы обгоревших машин. Похоже, никто на этой дороге не подрывался.
Ночью боевики могли прятаться вдоль нее, поджидать колонны, а заслышав гул двигателей, поставить в колею фугас и, слегка засыпав его снегом, отойти на безопасное расстояние и затаиться – прямо как мальчишки, которые, положив на рельс огромный гвоздь, гадают, что же получится, когда на него наедет поезд. Но поезду с рельсов не уйти, а водитель БМП мог выбирать свой путь, так что, когда у него возникали хоть какие-то сомнения, он объезжал подозрительный ему участок дороги.
Если бы не эта колея – они давно бы сбились с дороги и заблудились в темноте.
БМП вздрагивала, переваливаясь со стороны на сторону, похожая на клоуна, с его знаменитой утиной походкой. Ее броню, словно мухи тарелку с вареньем, облепили егеря в маскхалатах, да так густо, что за их телами невозможно разглядеть, какой краской выкрашена бронемашина. Белой, наверное. Их тела прикрывали броню, как своеобразная активная защита. Пулям и осколкам будет тяжело до нее добраться.
Больше всего они напоминали бездомных нищих, которые, пережидая ночь на улице, сгрудились возле вентиляционной шахты. Вместо шахты – решетка над двигателем, из-под нее била слабая струя теплого воздуха. Его теплом мог согреться лишь тот, кто сидел на решетке. Она располагалась почти сразу за башней. Броня здесь была ровной, чуть шершавой – можно спокойно заснуть, не боясь скатиться во сне под гусеницы. К тому же со всех сторон подпирают тела товарищей, прижавшихся друг к другу, сберегая капли тепла. Тепло все равно терялось. Они уже сейчас представляли довольно жалкое зрелище. Лучше не думать о том, во что они превратятся через час, когда наконец-то доберутся до базы. Нет, право же, место за башней было на броне самым удобным и безопасным, защищенным почти со всех сторон. Только – ничего до самых небес. На таком механизированном троне восседать богдыхану, повелевающему несметными толпами… У человека, который занимал его, под началом несметных толп не было, его подчиненных можно пересчитать по пальцам, и добился он всего четырех маленьких звездочек на погоне, хотя командование обещало ему, что вскоре эти звездочки сольются в одну большую.
В глазах у капитана Николая Кондратьева застыли печаль и усталость. Кожа на лице обветрилась, начала шелушиться. Он не раз в такие вот минуты порывался послать все к черту, вытребовать отпуск, да приплюсовать к нему отгулы, причитающиеся за сверхурочные, уехать куда-нибудь в глушь, не в Саратов, а подальше, чтобы отдохнуть, благо отпускных ему набегало месяца четыре, а потом… потом… он никуда не уедет отсюда.
Рыжие волосы на его макушке стали редеть, сквозь короткую прическу просвечивала лысина. Он прикрывал ее вязаной шапочкой, а поверх нее носил еще и каску. Борода росла погуще, тоже рыжая с медным отливом, колючая и жесткая, как проволока, ее крошечные кусочки имплантировали на щеки и подбородок. Об нее приятно чесать руки, как об ершик, но проволока эта каждый день становилась все длиннее.
Егеря заснули, им грезилось, будто кусок земли, на котором они сидели, оторвался вместе с вентиляционной шахтой, его унесло течением, и теперь они оказались посредине снежного океана. Спрыгнешь в снег – утонешь. Остается ждать, когда их прибьет к берегу.
Холод брони постепенно просачивался сквозь ткань комбинезонов, добирался до кожи. Кожа становилась твердой и бесчувственной до такой степени, что уже не ощущала холод. Не заметишь, как заработаешь себе простуду, ревматизм или какое-нибудь воспалительное заболевание мочеспускательных каналов, а чтобы излечиться от этих напастей, придется потратить на лекарства все премиальные, заработанные в Истабане…
Если снять перчатку и дотронуться до брони ладонью, она прилипнет, точно металл смазан хорошим, еще не засохшим клеем, а растворителем для него служило только тепло, и пока БМП не заедет в ангар, егеря могли бы не бояться, что свалятся с нее. Но клей почему-то действовал избирательно и не приклеивал к броне комбинезоны.
Ночь набросила на них полупрозрачное покрывало, сквозь которое едва проступали очертания гор. Снег от лунного света искрился на вершинах и склонах, будто их усыпали сахаром, битым стеклом или осколками Луны, которая треснула, после того как в нее ударилось несколько космических кораблей. От нее отвалились огромные куски и либо рухнули на Землю, либо стали ее спутниками. Хорошо еще, что люди вовремя остановились и перестали посылать на Луну свои экспедиции – и так от нее осталась едва ли половина. Уж не от стыда ли она старалась спрятаться за облаками?
