Откуда-то издалека, из детской глубины памяти, всплывает эта история…
Кто ее рассказывал?
Бабушка?
Мама?
Или, может, кто-то из странников, ночевавших тогда у нас? Сколько их проходило тогда мимо по развороченной, обугленной войною земле…
А история была такая…
Крестьянин услышал в церкви, что Господь Иисус Христос, наш Спаситель, принял мученическую кончину на кресте, и поэтому теперь каждому православному свой крест надобно нести.
И задумался крестьянин, как только русский мужик умеет задумываться, уже ни на что более не отвлекаясь и не беспокоясь более ни о чем.
А обдумавши все, отправился в лес, нашел подходящее дерево и, повалив его, смастерил крест. Потом топор в пенек воткнул, перекрестился и, взвалив крест на плечи, двинулся в путь.
Куда?
А куда глаза глядели…
Тяжел крест, но нести надо, раз взялся…
И долго мужик шел.
Может, неделю, а может – месяц. Главное, что всю оставшуюся жизнь…
А в конце жизни пришел он к монастырю.
Остановился у входа, а войти не может – слишком велик крест оказался, не проходит в ворота.
Предлагали мужику, дескать, сними с плеч крест, разберем его, пронесем через ворота, тогда снова поднимешь на плечи…
– Нет, – отвечал мужик. – Никак нельзя. Невозможно его с плеч снять, покуда до конца не донесу…
Ну, нельзя, так нельзя.
Остался он с крестом за стеною монастыря.
Прошел день и наступила ночь.
Утром пошли монахи в церковь – стоит мужик с крестом за воротами. Никуда не ушел. Дальше ему идти некуда…
Игумен к мужику вышел.
– Так, мол, и так, – говорит. – Не проходит в ворота крест твой. А стену ломать монастырскую не положено. Да и опасно очень – враг приближается… Как без стены оборонимся?
– Не надо ломать… – отвечает мужик. – Я тут постою, пока силы будут…
Прослезился игумен и в келью ушел – молитву творить.
И было ночью видение игумену. Утром собрал он братию и благословил – монастырскую стену разбирать.
Разбирают ее монахи, а стена не в теперешние времена делана, не разбирается никак. Каждый камушек вырубать приходится.
Несколько дней и ночей трудились, пока проломили стену. А только ввели мужика с крестом в монастырь, тут и враги…
Скачут необозримые полчища. Стрелы летят тучами. Сабли сверкают…
Думали монахи, что погибель монастырю наступает. Прямо в пролом мчится вражья конница…
А мужик, едва только вошел в монастырь, слабеть стал, прислонился с крестом к стене, в аккурат пролом им закрыв, перекрестился и помер…
– А враги? – спросил я. – Они ведь в монастырь хотели ворваться!
– Не ворвались… – заверил меня странник. – Никто тот крест сокрушить не смог. Сказывают, что тракторами его тащили, да он не поддался. Немцы танками пытались свалить, а он все равно стоит… И сейчас, сказывают, на том же месте, куда и поставили. Никто, никакая сила не может сдвинуть…
Перекрестился странник, завершая свою историю.
И с этим исчезает он в сумерках детской памяти… Только крестное знамение и осталось от неведомо откуда и неведомо куда шедшего мимо нашего дома по обугленной послевоенной земле странника…
Но и сейчас, через столько лет, закрываешь глаза и видишь, как движется старческая рука, творя это крестное знамение…
Первым завял иван-чай, а ромашки еще стояли – горели солнышки в белом ореоле лепестков сквозь поникший и скукожившийся сиреневый мусор… Этот букет, который давно уже пора было выбросить, и увидел я, проснувшись посреди ночи.
Проснулся я от крика, раздавшегося во сне.
Кто-то кричал, кто-то звал меня, но кто? Я не мог вспомнить…
Густая, вязкая тишина стояла в отвыкшем за зиму от человеческих голосов доме, и только сердце тяжело бухало в груди, пытаясь одолеть прорвавшийся сквозь сон крик.
Поднявшись с дивана, я прошел на кухню, вытащил из лежащей на столе пачки сигарету и закурил. В пламени спички на миг потемнело окно, но спичка погасла, и снова окно затянулось сероватым светом белой ночи. За деревьями тускло светилась речная вода.
Крик повторился снова, когда я уже докурил сигарету.
– Ну, куда ты лезешь?! Куда лезешь?! – кричала на улице соседка.
Торопливо натянув штаны и накинув на плечи куртку, я выскочил из дома.
На крылечке соседнего дома, в длинной белой рубахе стояла Вера Лепешкина. А кричала она на мужика, что стоял в помятом пиджаке, в сапогах посреди капустных грядок.
Соседская собака тоже была тут. Молча, без лая, прыгала на мужика, но тот не отбивался от нее, стоял, виновато опустив голову.
– Шарик! – крикнула соседка. – Да отойди ты! Кому говорят! И ты, Иван, иди. Нет здесь никого.
Собака послушно поджала хвост и отбежала в сторону.
– Ступай домой… – повторила соседка. – Не броди тут, Иван, по ночам. Иди с Богом…
Мужик, опустив голову, послушно двинулся прочь. Прошел через огород, открыл калитку и пропал за серым неровным забором, где-то на пустыре.
– Кто это? – закуривая новую сигарету, спросил я.
– Ваня Фершуков… – ответила Вера. – Он капитаном на самоходке ходил… А позапрошлым летом поехал на моторке с семьей. В самое озеро выехавши были, а тут ветер… Волны с баньку величиной пошли, ну и перевернулась, конечно, лодка. Жена и сын потонули. Теперь вот ходит, ищет их, по домам лазает…