1. Если бы о нём написать…
Если бы написать об этом человеке, пришлось бы очень внимательно подбирать слова. Можно наговорить много ненужного, неважного, чисто своего. А хотелось бы говорить о нём.
Каждый человек является нам во многих обликах. Но один из них становится как бы камертоном памяти. Если бы написать об отце Александре, какой облик его стал бы центральным? Главным среди сохранённых памятью – или душой… Наверное, вот этот… Только бы решиться вернуться туда…
Распахиваются двери электрички. Следующая остановка – Сергиев Посад. Там Лавра, богомольцы, древние намоленные храмы. А здесь – просто лето или зима, весна или осень.
Крутая лестничка с платформы вверх. Асфальтовая неширокая дорожка, от которой слегка отступил лесок справа и слева. И дышится по-лесному легко.
Нет, нет! ничего ещё не было здесь, не надо пока об этом…
Легко дышится, легко идётся. Даже когда под конец приходится свернуть с асфальтовой дорожки, пройти метров двадцать по корням и по доскам, прикрывающим лужи, не унываешь.
Вот и калитка с кнопкой звонка, который раздастся в доме. Церемония удержания собаки, честно пытающейся изобразить возмущение.
Сени, где уже начались стеллажи – с журналами. Вон «Вопросы философии», вон «Журнал московской патриархии»…
Дальше деревянная лестница, разумеется узкая и скрипучая, а вдоль неё – книги, да такие, что хочется сесть на ступеньки и не вставать, пока не прочтёшь каждую. Если хватит знания языков.
На узкой площадке тоже полки, тоже книги, да метровая статуэтка крестоносца с надписью «CREDO». Налево с площадки – дверь, плотно обитая, чтобы отгородиться от шума.
Она открывается, эта заветная дверь, и закрывается за тобой. Здесь дышится ещё легче. Мансарда, со скошенным потолком, повторяющим наклон крыши. Красный угол, лампадка. Ряса, висящая у двери, всегда наготове… Большое окно. Кабинет опоясан стеллажами книг. Стена книг на столе. А высокий шкаф, отгораживающий от двери закуток с узким диванчиком, полон книгами с двух сторон. С лицевой – философскими, религиозными, энциклопедическими. С внутренней, со стороны затаённого за шкафом диванчика, – фантастикой и приключениями.
Направо – журнальный столик и пара уютных кресел. Это для гостей. А налево, за письменным столом, на рабочем крутящемся стуле, рядом с пишущей машинкой, со стопками книг и папок, – он, отец Александр, Александр Владимирович. Что-то ищет в ящике стола и машет на кресло: «Садитесь, Виктор, расслабляйтесь… Посмотрите вон на столике, мне недавно прислали…» Беру журнал или книгу, это ужасно интересно, но интереснее всего всё равно остаётся он, отец Александр…
Многие прихожане считают его чистокровным греком. Он смугл, волосы у него волнистые, чёрные, едва начинающие седеть. Глаза карие, живые, с улыбчивой искоркой. Он не всматривается, не гипнотизирует, он никем не притворяется, не старается придать себе значительности. Наоборот, старается отвести от себя внимание собеседника на более важные, более нужные вещи. Рассказывает о том и о сём, ему есть что рассказать и о жизни, и о книгах, и о людях…
Он часто умолкает, но не в ожидании ответных фраз. Пауза не вынуждает тебя говорить, она как бы подбадривает: ничего, ничего, не обязательно поддерживать разговор, я сейчас ещё одну любопытную вещь расскажу… Но если ты заговорил, тебе принадлежит всё внимание отца Александра. Отеческое внимание – если ты пришел к нему как к отцу. Дружеское внимание – к каждому.
Он не очень высок и немного полноват. В обыденной обстановке движения его таят в себе легкую обаятельную неуклюжесть. Он словно тихонько посмеивается над этим маскарадом повседневных забот. И остаётся свободным и независимым от этого маскарада, какое участие не принимал бы в нём по необходимости…
Это было написано в декабре 1990 года. Мне казалось, что напишу ещё и ещё. Но не смог.
