Вот оно. То, что нужно.
Туфельки «Прада», которые она видела в «Вог» за прошлый месяц. Незаметный штрих, завершающий ансамбль. С маленьким черным платьем, купленным за бесценок на улице Драгон, выйдет потрясающе. Просто отпад. С улыбкой Жанна Крулевска потянулась в кресле. Наконец-то она придумала, что наденет сегодня вечером. И не просто придумала, а представила себе.
Она вновь проверила мобильный. Ни одного нового сообщения. Сердце екнуло от беспокойства. Еще сильнее и болезненнее, чем в прошлый раз. Почему он не звонит? Уже пятый час. Поздновато, чтобы подтвердить приглашение на ужин.
Отбросив сомнения, она позвонила в бутик «Прада» на проспекте Монтеня. Есть у них такие туфли? Тридцать девятый размер? Она заберет их сегодня до семи. Недолгое облегчение тут же сменилось тревогой. У нее на счету и без того перерасход в 800 евро… А с этой покупкой получится больше 1300.
Впрочем, уже 29 мая. Зарплату перечислят через два дня. 4000 евро. И ни центом больше, включая премиальные. Месяц снова начнется с доходом, урезанным на целую треть. Хотя ей не привыкать. Она давным-давно приноровилась выкручиваться. Жанна закрыла глаза. Представила себя на лакированных каблуках. Сегодня она будет совсем другой. Неузнаваемой. Ослепительной. Неотразимой. Все остальное – проще простого. Сближение. Примирение. Новое начало…
Но почему он не звонит? Накануне он сам сделал первый шаг. В сотый раз за день она открыла почту и прочитала мейл. Его мейл:
Сам не знаю, чего я наговорил. У меня и в мыслях такого не было. Завтра поужинаешь со мной? Я позвоню и заеду за тобой в суд. Я буду твоим королем, а ты – моей королевой…
Последние слова – намек на «Героев», песню Дэвида Боуи. Коллекционная запись, где рок-звезда несколько куплетов исполняет по-французски. Она прекрасно помнила, как они откопали виниловую пластинку у торговца музыкальными раритетами в квартале Ле-Алль. Радость в его глазах. Его смех… В ту минуту ей больше ничего не было нужно. Только всегда вызывать – или хотя бы поддерживать – этот огонь в его глазах. Подобно весталкам Древнего Рима, постоянно хранившим священный огонь в храме.
Зазвонил телефон. Но не мобильный. Городской. Проклятье.
– Алло?
– Это Вьоле…
Жанна мгновенно переключилась на рабочий лад:
– Дело движется?
– Какое там…
– Он признался?
– Нет.
– Так он ее насиловал или нет, черт его побери?
– Говорит, знать ее не знает.
– Она ведь дочь его любовницы?
– А он сказал, что и с матерью не знаком.
– Разве трудно доказать обратное?
– С таким все трудно.
– Сколько еще у нас времени?
– Шесть часов. Считай, что нисколько. За восемнадцать часов мы ничего из него не вытянули.
– Вот дерьмо.
– Оно самое. Ладно. Пойду попробую поддать жару. Хотя боюсь, дело не выгорит…
Повесив трубку, она поразилась, насколько все это ей безразлично. Между тяжестью обвинения – изнасилование несовершеннолетней – и смехотворными ставками ее жизни – состоится ужин или нет – лежит пропасть. А она не в силах думать ни о чем, кроме этого свидания.
Одно из первых практических заданий в Национальной школе судебных работников заключалось в просмотре видеокадра: правонарушение, заснятое камерой слежения. Затем каждого будущего судью просили рассказать, что именно он видел. Все рассказывали по-своему. Менялись марка и цвет автомобиля. Число нападавших у всех было разное. Как и последовательность событий. И это упражнение задавало тон. Объективности не существует. Правосудие – дело рук человеческих. Несовершенное, зыбкое, субъективное.
Машинально она взглянула на дисплей мобильного. Ничего. Жанна почувствовала, как к глазам подступили слезы. Она ждала его звонка с самого утра. Воображала, мечтала, прокручивала в голове все те же мысли, все те же надежды, чтобы через мгновение погрузиться в бездну отчаяния. Сколько раз она была готова позвонить ему сама. Но об этом нечего и думать. Надо держаться…
Полшестого. Вдруг ею овладела паника. Все кончено. Это ничего не значащее приглашение на ужин – всего лишь последние содрогания трупа. Он уже не вернется. Пора с этим смириться. Выкинь его из головы. Начни все с чистого листа. Займись собой. Расхожие фразы, выражающие безысходную тоску таких же горемык, как она. Тех, кого вечно бросают. Тех, кому суждено вечно страдать. Она повертела в пальцах ручку и встала.
Кабинет находился на четвертом этаже Нантерского суда. Десять квадратных метров, забитых провонявшими пылью и чернилами для принтера папками, где работала она сама и секретарша суда Клер. Ее она отпустила в четыре, чтобы смыться пораньше.
Она встала у окна и посмотрела на пригорки Нантерского парка. Мягкие линии склонов, четкие очертания лужаек. Справа жилые комплексы всех цветов радуги, а за ними – «башни-облака»[1] Эмиля Айо, говорившего: «Сборные конструкции – экономическая необходимость, но она не должна вызывать у людей ощущение, что они сами – сборные конструкции». Жанне нравились эти слова, но она не была уверена, что результат оправдал ожидания архитектора. День за днем на нее в этом кабинете обрушивалась реальность, порожденная неблагополучием бедных кварталов: грабежи, изнасилования, разбойные нападения, наркоторговля… Совсем не то, что было задумано.
