Если гадать по ладони правой руки,
положив на неё Москву,
то у ложбинки под большим пальцем —
стечение важных линий,
определяющих продолжительность жизни,
женитьбу, судьбу,
рисующих кресты, треугольники, звёзды,
хвост павлиньих возможностей
из-под большого пальца, показывающего ништяк.
В той ложбинке – Таганка,
Андроников, доски Рублёва,
и выше, по жилке —
лефортовских тополей вороньи гнёзда,
лохматые гнёзда на звёздах,
почти не касаясь ветвей.
Москва, как перчатка лайковой кожи
с подкладкой из красного бархата,
не согревает руку январской ночью.
Большая Коммунистическая,
Товарищеский переулок,
Малые Каменщики, архивы НКВД
в чугунных воротах храма,
на площади – казино, оно же джаз-клуб,
Высоцкого несут по Садовому,
из-под моста
выползают человеческие тысяченожки,
Котельническая высотка свистит у виска
мотивчик из Визбора, Галича, Градского.
Спичечный коробок синагоги, лезвие Яузы,
носовой платок,
одурманенный бульварным жасмином,
сигареты в другом кармане —
Мальборо или тонкий More.
В баре у театра
в коктейле плещется Аравийское море.
Эскалатор спускается в преисподнюю
по трубке, по мрамору, по полировке,
из которой пылающие губки сосут
сукровицу с ликёром.
Справа, в непроглядной нежности
прячется Старая площадь.
Там, в закрытом ЦеКовском ряду
торгуют запрещёнными книгами по спецпропускам,
ноябрями выставляют оцепление,
ловят полами шинелей вьюгу,
которая навывает Визбора, Галича, Градского,
вяжет узорчики шёлковой ниткой,
свистя в лафетные дырочки под гробами,
листья шелестят,
на глазах истлевая до чёрных стеблей,
до лефортовских тополей,
закинувших вороньи гнёзда в звёздное небо.
