От меня ушла жена. Эти четыре слова разделили мою жизнь на До и После. Как ни банально это звучит.
Она ушла тихо, без скандала, оправданий и упреков. Просто, в один, далеко не прекрасный день, собрала свои вещи и исчезла. Ее записка до сих пор лежит на полочке под зеркалом в коридоре, там, где она ее оставила.
Обычно я не читаю записок, и она это знает, поэтому положила исписанный мелким, словно бисер почерком, тетрадный лист на мои перчатки, и я не мог его не заметить.
«Я больше так не могу. Прощай. Вера»
Сначала, я принял ее послание за шутку или очередную угрозу, и не придал ему особого значения. Вчера вечером Вера, как бы между прочим, сообщила, что утром уйдет на работу пораньше. Завтрак, как всегда, был на столе. Одежда, поглаженная и вычищенная, висела на плечиках на двери в ванную. Все как всегда. Нет повода для переживаний.
– Наверное, надо плюнуть на все дела и сходить куда-нибудь вечером вдвоем. – Мелькнуло в голове. – Давно уже обещал. Пока ее терпение действительно не лопнуло.
На мгновенье, я почувствовал себя виноватым, но думы тут же переключились на очередное дело, и быстро собравшись, я помчался на работу.
А когда вечером, придя домой, не услышал ее возни на кухне, не увидел ужина, оставленного на столе, сначала удивился, постарался припомнить, не предупреждала ли она меня, что припозднится. Может пошла к подруге? Или проблемы на работе?
И тут я вспомнил о записке. Сердце екнуло в нехорошем предчувствии и противно засосало под ложечкой. Ноги сделались ватными, а на лбу выступила испарина.
Еще до конца не веря в происходящее, я бросился в спальню и открыл широкий новый шифоньер, который мы купили совсем недавно. Он был пуст. Вернее, пуст наполовину. Мои вещи, как обычно, аккуратно висели, на плечиках, с правой стороны. А левая сторона была пустой. Лишь вешалки-плечики сиротливо покачивались на круглой деревянной перекладине. Я закрыл дверцы шкафа и снова открыл, надеясь, что мне просто померещилось. Но все осталось по-прежнему. Действительно, кошмар, катастрофа. Что я буду делать без нее? Я абсолютно не приспособлен к бытовым проблемам. Все, на что меня хватает после работы, сесть за стол и схомячить подчистую то, что лежит на тарелке, особо не вдаваясь в ее содержимое.
Я отношусь к тем мужикам, которые умрут от голода перед полным еды холодильником. А стирка, глажка – это кажется мне настолько непостижимой наукой, что я смотрю на стиральную машину со страхом и благоговейным трепетом, а с утюгом, мы вообще на Вы, если и встречаемся с этим господином раз в месяц, быстро отворачиваемся друг от друга, делая вид, что совершенно не знакомы.
Вот жена с ним разговаривает. И жалуется ему на проблемы и неудачи, а он пыхтит ей в ответ, а то еще зашипит сочувственно и вместе с тем разгневанно, изрыгая пар.
Думая об этом, я суетливо пробежал по всем комнатам, а их у нас три, лихорадочно заглядывая во все уголки, выдвигая и задвигая ящики, хлопая дверцами шкафов, где предположительно могли находиться Верины вещи, но и они были пусты. Она не оставила ни-че-го своего, будто и не жила здесь 20 с лишним лет. Мои вещи, все до одной, лежат на своих местах, даже пульт от телевизора валяется как обычно – на полу возле кресла, на котором я проводил больше времени, чем в любом другом месте нашей большой квартиры.
Вот только не было так раздражавших меня ранее мелочей – плюшевого мишки с оторванным ухом – любимой игрушки нашей дочери Дашки, которую Вера ни за что не соглашалась выбросить, как я ее ни просил, дурацкой статуэтки балерины из глины, которая стояла на столике у окна. Фигурка была настолько страшной и несуразной – с кривыми толстыми ногами, неестественно повернутой головой и бесформенными руками, соединенными над головой, что я всегда пытался засунуть ее куда подальше, чтобы не выглядеть идиотом в глазах моего друга Веньки Стриженова, опера из соседнего отдела, который частенько у нас бывал. Вера обижалась, под громкий хохот Веньки, выуживала ее из «плена» и любовно погладив, ставила обратно, смерив меня при этом шутливо-презрительным взглядом.
В общем, осталось только мое, купленное или подаренное мне барахлишко.
Я в растерянности простоял посреди опустевшей и будто нежилой комнаты с полчаса, не в силах ни о чем думать – настолько меня ошеломило вероломство жены. Вроде все осталось, как и прежде, за исключением мелочей, а дом словно осиротел. Из него ушел уют, покой и стабильность. И, как ни странно, любовь…
Впрочем, я сам виноват – пропадал на работе целыми днями, а то и ночами. Срывался по первому звонку коллег, пропускал все семейные праздники, забывал дни рождения, отказывался сходить с дочерью на танцы, отговаривался занятостью, и ни разу не был в школе… А когда спохватился, Дашка укатила с мужем в столицу, чмокнув меня на прощание в щеку и не оставив нового адреса. – За ненадобностью. Но, такова моя работа – оперуполномоченный по особо важным делам милиции, а с недавних пор и полиции – Ракишов Борис Петрович.
Но ведь я мог хоть иногда отказаться от работы в выходные. Мог, но не хотел. Считал, что там моя жизнь. Там не скучно. Там не смогут и дня обойтись без меня…
