Солнышко за лес катилось.
День прощался алым закатом.
Ночь здоровалась яркой звездочкой возле полумесяца.
Время наступало тайное, и посадский люд спешил кто домой, а кто и в кабак.
Ночи никто не боялся, но уважал, стараясь не раздражать ночных духов. А как же, духи, они хоть и невидимы, а в жизнь людскую норовят нос сунуть. Людям, тайну ведающим, о том всегда было известно. Остальные – догадывались…
Потому ночью жгли костры, первый глоток бражки плескали в угли очага, посвящая его предкам, и старались не вспоминать нечисть.
Когда—то, очень давно, костры по ночам могли принести большие бедствия. Отсветы огня во тьме за многие вёрсты видно. А вороги-кочевники не дремлют. Только и ждут случая напасть. То-то.
С тех незапамятных времен вошло в обычай держать при Посаде целую слободу дружинников, которых Посад кормил и снабжал всем необходимым. Взамен этого дружина в трудную лихую годину платила кровью собственной, воюя рати ворогов. Но те времена канули в лету.
Находились, конечно, буйные головушки, уходили в леса, сбивались в шайки и ватаги, грабили обозы торговые, теша молодецкую удаль и тем живя. Но ловили их, сажали в остроги, самых лютых зимой в прорубь кидали на забаву водяному.
Надобность в дружине свелась к простой формальности, и в нынешнем ее состоянии кто—то видел умиротворение существующего порядка, а более прозорливые – разгильдяйство и безалаберность. Две сотни здоровенных молодцов шлялись по Посаду целыми днями и не знали чем себя занять. Посад за многие годы спокойной жизни превратился в одну сплошную гигантскую ярмарку. И жалование (не плохое!) выплачивал дружине регулярно. Но кроме показательных (раз в месяц) кулачных боев, посмотреть которые собирались все живущие и гостящие в Посаде, (из—за чего торговля на один, – один! – день замирала, и торговцы несли убытки), дела дружина боле не знала! Все остальное время дружинники ухаживали за молоденькими девицами, да кабаки посещели, где спускали все свое жалование. Много раз на посадском собрании знатных поднимался вопрос дружины, но обычаи не так то легко меняются. Посад мог позволить себе содержать воинов, а если так, то почему бы нет? Пусть все видят благополучие, первым признаком которого является сытая и довольная дружина.
Коренных посадских было не так уж много. Приезжающие на сезон торговцы (а сезоны сменяли один другой с завидным постоянством), ставили в Посаде добротные дома, постоялые дворы и лавки. Так вот они врастали в землю посадскую.
Посад ширился, рос, и с каждой торговой сделки имел доход. За этим строго следили приказчики. Совет Посада назначал их на один год (чтобы не жирели за общий счет) и наделял огромной властью. Но они все равно жирели, как бы с эти не боролись. И потому попасть в их число стремились многие. Некоторые приказчики умудрялись и на новый срок остаться при должности своей. Как им сие удавалось – никто не знает. Вроде всё честь по чести – Совет назначает из списков самых достойных. Ан нет! Глядишь, – человек знакомый, за прошлый год успевший надоесть хуже редьки горькой, опять при сделках присутствует, считает всё, мелочь не упустит!
Сплетнями слухами обрастали такие случаи. Да толку – пошумят бабы на базарах, посудачат мужики в кабаках, и делов то!
А у приказчика впереди – ещё один год службы денежной, синекуры благословенной…
Так и жил Посад – с утра до вечера ярмарки и базары шумные, вечером гулянки с хороводами и пьянкой, ночью костры и кабацкие байки. Но находились такие, в основном из числа молодых дружинников, кто предпочитал провести вечер и часть ночи у Седоборода, обещая подружками милым, что следующая ночь уж точно будет для них.
Седобород… Он был известен всему Посаду, да и за пределами оного известность эта не вызывала сомнения. Мудрый старец, ровесник самому Посаду, знал он много всяких историй о делах неслыханных и вещах невиданных. Говорили так же о том, что знаком Седобород с нечистью, да и сам может творить ворожбу.
Что тут правда, а что вымысел, кто знает?
Но лечил он людей добротно. Кого от зубной боли избавит, с кого лишай сведет, а кому и мозги на место вставит. Бабы – повитухи перед каждыми родами посещали его, о чем – то шептались, после несли добрые слова роженице. И почти к каждому новорожденному Седобород приходил сам, долго смотрел на младенца, читая неведомым никому способом будущую судьбу маленького человека, и уходил ничего не сказав. Хорошим знаком. Ибо если начинал говорить Седобород что—то, жди беды – слова его острыми бывали, а то, что они почти все заговоренные, никто не сомневался.
Седобород знал много, не счесть о чем догадывался, а уж что умел, о том мало кто ведал. Да и к лучшему это. Его говорящий ворон доставлял ему новости от ворожей, волхвов и прочего странного люда, который предпочитал жить в дремучих лесах, подальше от людской суеты. Когда—то в Посаде их было много. Но постепенно численность их сошла на нет. Они ушли, покинули Посад не найдя себя в делах торговых. Кто—то остался, продавал заговоренные на удачи всякие побрякушки простакам. Какие сделки удавались, но еще больше проваливались. В конце концов, обозвали это дело шарлатанством. Люди, силу истинную знавшие, к этому отношения не имели, но тень и на них пала. Стали они еще больше нелюдимыми. И лишь Седобороду посадский люд доверял во всём.
