ПРОЛОГ
{Петербург, май 1812 года}
Ночь выдалась чудесная: тихая, лунная, безветренная. Именно такой и должна быть ночь любовных утех. Однако кому утехи, а кому терзания да муки ревности. И ладно бы, одной ревности. Хуже, когда вместе с сердцем страдает самолюбие. Ведь как получилось? Вытащил женщину из нищеты, из самого натурального ничтожества, а она взяла да и предпочла тебе другого. Да еще кого? Мальчишку, щенка, нахального лоботряса, с которым и соперничать унизительно! До чего же несправедливо устроен наш грешный мир…
Так размышлял сорокапятилетний дворянин Степан Иванович Остолопов, крадясь в третьем часу ночи к покоям пасынка.
Тем временем не чаявшая грозы влюбленная парочка нежилась в постели. А попутно вела разговор, весьма любопытный для притаившегося за дверью ревнивца. Начала его молодая актриса Мари Абрикосова, или, как звали ее до поступления на сцену, Марья Трифоновна Бузыгина.
– Макс, золотко мое, – проговорила Мари, – ты не находишь, что твои покои обставлены старомодно? Эту громоздкую мебель пора выбросить. И обои… Сейчас в моде бледные цвета. Тебе, знатному дворянину, неприлично жить в таком убожестве.
– Да как будто я не знаю сам, – невесело усмехнулся семнадцатилетний князь Максим Шаховской. – Все я знаю, да поделать ничего не могу. Проклятый Остолоп решительно не желает давать мне денег. И без толку взывать к его совести, напоминая, что денежки-то эти – мои.
– Какая несправедливость! – возмущенно воскликнула Мари. – И почему у нас такие дурные законы? Родители оставляют человеку приличное состояние, а он не может им пользоваться до совершеннолетия. Ужасно несправедливо! И досадно. Нет, в самом деле, как это досадно, – продолжала Мари, все более горячась. – Я, такая молодая, красивая, должна терпеть подле себя несносного борова. А как бы мы славно устроились, если бы ты мог распоряжаться наследством! Я бы перестала скрывать нашу связь, и все мои товарки лопнули бы от зависти. Ведь одно дело – быть любовницей обычного дворянина, и совсем другое – родовитого князя. Вот тогда бы мне точно дали главную роль в спектакле!
– Не печалься, любовь моя, главную роль я тебе добуду, – успокоил ее Максим. – Ведь мой родственник – известный драматург.
– Ты попросишь его?
– Клянусь мужским достоинством моего отчима!
Молодые люди рассмеялись, а затем Мари, попросив Максима наполнить бокалы вином, вернулась к разговору.
– Нет, все-таки Остолопов – ужасная свинья, – с чувством продолжала она. – Держать пасынка в черном теле! Хоть бы людей постыдился, если у самого совести нет. Но о чем я толкую? Он ведь и со мной скуп. Наобещает с три короба, а получишь всего да ничего. Водит меня за нос, словно провинциальную дурочку!
– Утешайся тем, что не остаешься у него в долгу, – лукаво заметил Максим. – Вспомни: сколько раз ты ему рога наставляла?
– Да уж точно, немало! – со смехом подхватила Мари. – И с каждым днем они становятся все ветвистей. Так что скоро наш Остолоп станет цепляться ими за потолок…
Такого надругательства Степан Иванович уже стерпеть не мог. Яростно зарычав, он отступил от дверей, а затем вышиб ударом плеча непрочную задвижку и вломился в комнату.
– Мерзавцы! – зашипел он, потрясая в воздухе кулаками. – Так-то вы благодарите меня за заботы? Погодите, я вам сейчас задам…
– Спаси меня, золотко! – испуганно вскрикнула Мари, спрыгивая с кровати и отбегая в дальний угол комнаты. – О, мадонна, он сейчас прибьет нас!
– Не бойся, все будет хорошо, – пробормотал Максим, торопливо натягивая рубашку и лосины. – Ну-ну, папенька, не надо так горячиться! – бросил он Остолопову. – А то от волнения удар может хватить. Так и помрете, не успев попользоваться доходами с моих имений.
– Щенок неблагодарный! – яростно шипел Остолопов, наступая на пасынка. – В наследство захотел вступить? Что ж, будет тебе наследство! Ни гроша от меня не получишь до совершеннолетия! Копеечки медной не дам, с голоду будешь подыхать, не пожалею!
– Вот, черт возьми, влип, – прошептал Максим, отступая. – Эх, недаром ведь говорят, что связи с актрисами не доводит молодых людей до добра! Ну да теперь поздно сожалеть. А ежели так, то…
Обернувшись, он сорвал с настенного ковра две шпаги и бросил одну из них отчиму. Затем встал в фехтовальную позицию и азартно воскликнул:
– А ну, папенька, защищайтесь, коли вам дорога жизнь!
– Это еще что? – пробормотал Остолопов, недоуменно рассматривая оружие. И тут же отчаянно выругался, получив укол шпагой в филейную часть.
– Есть! – воскликнул Максим. – Следующий выпад за вами.
– Щенок! – в бешенстве вскричал Остолопов. – Да ты на кого руку поднял? На человека, столько лет заменявшего тебе отца?!
– Давайте, давайте, – подзадоривал его Максим. – Покажите, как вы умеете сражаться за даму своего сердца.
– Ну держись, стервец!
Издав воинственный рык, Остолопов бросился на пасынка. Однако Максим успел вовремя отскочить, и шпага Степана Ивановича врезалась в дверь шкафа, да так глубоко, что застряла там. И Максим немедля воспользовался затруднением противника. Пока Остолопов возился со шпагой, он подскочил к нему сзади и нанес несколько легких ударов в его многострадальную филейную часть.
