© Константин Селичев, 2017
ISBN 978-5-4490-1116-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Я расплождаю бездарные строчки,
чтобы с голоду пухла полигрАфия.
как свиноматка
бежавшая из колхоза,
наплевавшая на демографию
во имя маниакально-креативного психоза,
пока экраны заводятся
от разъяренных парламентариев,
талдычащих про какой-то прирост,
я расплождаю гневные комментарии,
непонятливые взгляды
и холокост,
геноцид косноязычных павлинов,
распушивших свой пафосный
хвост.
я расплождаю бездарные строчки
неуемно
отчаянно. дерзко…
внахлест.
я сублимат пустоты,
оборотень из плохого кино,
оскалившийся снеговик,
ожидающий ночи,
чтобы вспороть ей нутро
и вырвать из вечности,
как кадык.
только, как прежде, никто
меня не позвал на свой праздник,
и лишь окна горят как кресты,
я зашел и увидел,
как эти мрази
одиночество резали на конфетти.
расчленяли остатки
и прятали в чреве,
и брызгал кровью апельсин,
а потом исчезали,
как звезды в костлявом древе
растворялись в ветвях, как дым.
ну а я все ходил по пустым
коридорам и комнатам,
снеговик, проклинающий мир,
по нечетким размытым
телесным контурам
нанесенным на плоскость
сиротелых квартир
Последний трамвай усыпили в депо,
И пусто в соседнем киоске,
Ведь ночь вместе с ними всегда заодно.
На кухонных тесных подмостках
Меня вызывают еще раз на бис
Овации капель из крана,
И я измываюсь, как будто садист,
Над свежей словесною раной.
И я расчленяю, как будто маньяк
Вселенной движенье на строфы,
Чтоб снова ответить за солнце и мрак
На кухонной тесной голгофе…
Последний трамвай усыпили в депо,
И пусто в соседнем киоске,
А я препарирую ночи пером
На кухонных скромных подмостках…
Обреченные исчезать
Изотопировать в одиночество,
В длинные ночи,
Прокуренные утопией,
С книжных полок, экранов,
Изданий и форумов
Без права на отдых
И выходного пособия.
Обреченные угасать
В метастазах злокачества будней,
Наползающих
неотвратимо.
И только бумаге недолго
страдать в ожидании взмаха пера,
Как укола
морфина.
Обреченные выживать,
Мимикрировать в битые стекла
С отраженьем
Оскала,
Но однажды обрушимся,
Спрыснув свой яд,
Обездвиженным телом
С потерянным жалом…
Красное красное знамя
в красной красной комнате,
где-то там в углу
вместе с нами
есть Игрушка с оторванной лапою,
помните?
она лежала и кровоточила
на красный красный пол,
чтобы любому почти было ясно,
что кровь – это вовсе не кровь,
а элексир победы над ничем,
что есть уже для них прекрасно,
есть искусство в высшем своем
проявлении,
когда личинообразное рабство
на электрических креслах,
как будто шизлонгах,
ожидает богоявления.
или просто какого-то оголтелого кумира
лидера продаж, гения хайпа,
топового менеджера,
управленца красного красного мира,
стреляющего по красным тряпкам
калибром сообщений
из обезумевшего мессенджера.
***
Видно что-то пошло не так,
Если гениальность – есть жалкий выродок
кретинизма
с державой в руке,
мастурбацией на успех,
в рамках бездарной инсталляции
оптимизма.
Мне больше не с кем говорить,
И только точки из-за скобок
Я вынимаю, словно дробь
Из безнадежных черепных коробок.
Мне больше незачем любить
И ненавидеть, впрочем, тоже,
Как будто жить – значит курить,
А не курить все-таки сложно…
Как будто это мой пробег,
Такая псевдо-тренировка
До фильтра вычерпать свой век
И наплевать на котировки,
На их проценты и паи,
Ведь мне остались лишь затяжки,
Уж сколько есть, но все мои,
Как дикие голодные дворняжки
Они бегут день ото дня
Бегут, из дыма сделав сальто,
Бегут от жаркого огня
В наивных поисках гештальта.
Но все по кругу, и опять —
Курить, курить… и молча слушать…
О том, что не с кем больше говорить,
Лишь дыму исповедать душу…
Вот, смотрите – еще один конченый
Неудавшийся человек,
Мое древо в бумагу вколочено,
И мой дом не построен вовек,
Моя имя не вековечено
В эти самые «семеро я»,
Мое тело почти изувечено
И задушено в простынях.
Мое тело повсюду разбросано
По неубранной темной квартире,
Там, где ночи в стаканы расплёсканы,
И посчитаны точно в промилле.
Там, где мысли сбиваются в строчки,
Там, где строф партизанский отряд,
Что натаскан на боль мою прочно,
Не отпустит живого меня…
А снег уже серым срывался с такового же серого неба,
И миллионы ртов, по швам трещащих разным ширпотребом,
Ловили обмякшие грязные хлопья в качестве десерта,
Потому что мечта стала просто предметом публичной оферты.
И у каждого было с собой по такому же серому гробу
Для всего что не спето, не сказано и не полюблено.
Ну а снег продолжал панихиду из бездонной небесной утробы
Над прожорливой пастью хрущевского Люблино.
Там, где закат – это только
Кровопедтеки дня,
Вечер до ночи
Скукожился,
Медленно душит меня.
Клаустрофобия
Города
Здесь никому не страшна,
Ведь за пределами холода
Где-то большая страна.
Ведь за пределами города
Есть манифесты царя,
Чтоб утолить чувство голода,
Ну и еще чуть угля
И уже нету сомнения —
Греет ни тьма, и ни свет,
А лишь центральное…
…отопление,
И чей-то грозный завет…
Там, где закат это только
Кровоподтеки дня,
Грязное вымя сосали
Тысячи глупых ягнят.
Конец ознакомительного фрагмента.
