Край сгубил суровый
Январской ночью в дыбу пьян
Попрусь дорогой незнакомой,
Крича проклятия кустам,
Ломаясь в шаткие поклоны.
Повиснет грустная луна,
Бросая сказочные тени.
Застывшие в оковах сна,
Посеребрят макушки ели.
Без шапки, в шубе нараспах,
По грудь увязнув в буреломе,
С застывшей песней на губах
Обмякну в голубом полоне.
Пустой борьбою изможден,
С намерзшей коркою на роже,
На рыхлый положу амвон
Изодранных ладоней кожу.
Уставшей головой паду
На обмороженные руки.
Так и усну. Очнусь в аду,
На вечные готовый муки.
Умру с улыбкой на устах,
Во мраке околев еловом.
Мороз трескучий у куста
Акафист наклубит недолгий.
Следов запутанная нить
Укажет скит души бедовой.
Могла, глупышка, жить и жить…
Да край меня сгубил суровый.
И также новая зима
Поманит пьяного в дорогу.
И так же грустная луна
Повиснет тихо над сугробом.
У иконы
Пресвятая, будь я трижды проклят,
Пропадай пристрастие моё!
Пред тобой глаза у многих мокнут,
А моим чего-то все равно.
Их немой укор не растревожит,
И ничуть не тронет скорбь очей.
Да и отогреть уже не сможет
Теплый свет мерцающих свечей.
Отщепенец, странник одинокий;
Мне судьбою кануть без следа,
Потому тропинкою далекой
И бреду неведомо куда.
Тем и бит – один парю, без стаи.
Может в том значение моё,
Забираясь в пагубные дали,
Всё искать, чем заболел давно.
А чего пробрался в мрак церковный,
Хоть каленым остриём пытай,
Не ответит дух неугомонный,
Что давно привык летать без стай.
Но зашел. Не в этом ли отрада -
Всякому дорога в Божий храм.
Или может ты тому не рада?
Или мой изъян не по зубам?
Я готов к любому приговору.
Пусть хоть что, слезы не оброню.
Только знай, пустые разговоры,
Будто Родину я не люблю.
Это все завистливая наветь,
Где несложно угадать обман.
Черной ложью голубую заводь
Непроглядный обернул туман.
Голубую заводь слёз холодных
Пламени зардевшихся рябин,
Что колышутся на глади водной
О которой знаю я один.
Из того стоит перед тобою
С гордой, непокорной головой
Тот, чей свет бессовестной молвою
Скрыт надежно липкой пеленой.
За порок любить свою Отчизну
Так, как любит только офицер.
Без остатка и без укоризны
На нелегкий каторжный удел.
Тронул низкие тучи
Тронул низкие тучи
Полыхнувший рассвет,
Патокою тягучей
Закипев вдалеке.
Над озерною гладью
Непроглядный туман
Деву в розовом платье
Выткал пьяным глазам.
Златовласая ива,
Лья холодную тень,
Нежит плети пугливо
О молочную лень.
Тихо плещутся волны,
Накликают беду.
Под архангелов горны
В темный омут войду.
В Непорочную Деву
Взор уставлю хмельной.
Обращусь неумело:
– Не останься глухой.
Снизойди благодатью,
Я не много прошу.
Дай, дотронусь до платья.
Пусть ещё согрешу.
А потом жги укором.
Строгим взором карай.
Ничего не оспорю:
Зло стыди, зло ругай.
Мне со мною нет сладу,
Так и пышет в груди.
В том одна и отрада,
Что, вдруг, ты на пути.
Так прости мне, сестрица,
Дурь терзающих ран
И что черт утопиться
Подстрекнул пока пьян…
Влезши в омут туманный
У ивовых плетей,
Кается в стельку пьяный
Губарев Алексей.
Помины
Навалились тучи.
Опустилась мгла.
Мятою пахуче
Сбражилась земля.
Тихо мироточат
Пламенем рябин
Золотые очи
Ропщущих осин.
Дуновенье робко
Колыхнуло даль,
Обнажил поддевку
Сонный краснотал.
Мирница нарочно
В небе пролилась;
Лето непорочный
Поминает Спас.
Грезится попойка:
Накатила блажь
Так упиться горькой,
Чтобы в одурь аж,
Чтобы взор размыла
Мутная слеза…
Осень прополощет
Пьяные глаза.
Вымокла долина.
До костей продрог.
Юркнул под калину,
Хоть давно промок.
Сидя под ветвями
Без движения,
Жалкий и непьяный
Помяну и я.
Последняя атака
Чеканим шаг. Кокарды в тульях к небу.
Перчаток белых равномерный мах.
Укрылась рожь упавшим сверху снегом,
А вдалеке маячит ель – монах.
Идем бок о бок. Два патрона в руки.
За цепью цепь под барабанный бой.
На свете вряд ли есть сильнее муки
Печатать шаг себе за упокой.
Летят колышась глаженые френчи.
Под подбородки врезались ранты.
В глазах горят усталость и презренье
Остаткам веры к образам святым.
В упор стреляют красные бандиты.
Редеют цепи. Душу тяжкий стон
Уносит в прошлое под старую ракиту,
Где нарисованных ещё не знал погон.
Один ничком упал в тысячелистник,
Другой от боли дико заорал.
И невредимым стало неприлично
Бросать на поле тех, кто умирал.
Команда: – То-овсь! И всё перемешалось.
Ура! и мат. И драка на живот.
Нас от полка десятка три осталась,
Кто не попал под красный пулемет.
Осенним днем убитые остынут.
Кровь напитает чахлую траву
Душ отлетевших невесомой силой.
И здесь цветы весною расцветут.
А нам идти на новые окопы,
Достоинством и яростью горя.
И умереть по самой высшей пробе
За Веру, за Отчизну, за Царя!
Сгораю
Пусть меня не слышали иконы,
Наживую резан пусть судьбой,
Стало горько Богу незнакомым
Угасать незримою звездой.
Потому унылою минутой
Пьян тоской пылающих рябин
Как и я без времени согнутых,
Но горящих из последних сил.
А тогда, как выпадет улыбке
Ненадолго отогнать печаль
Отрезвляют милые ошибки,
Понаделанные невзначай.
Жить пустой надеждою не ново,
Забываясь в безмятежных снах
От того, что нету в том плохого
Быть счастливым в розовых мечтах.
Крепко заболел я этой блажью.
Нет покоя от неё ни дня.
И порой становится мне страшно
От гроздей рябиновых огня.
Но всегда унылою минутой,
Окунувшись в пламенный сатин
Веток по лебяжьи изогнутых,
Обессилен, будто пьяный в дым.
