Предисловие к изданию в мягкой обложке
В начале тоненькой, но тяжелейшей книги «Нет желаний – нет счастья», которую Петер Хандке написал спустя два месяца после самоубийства его матери, есть такие слова: «Прошло уже почти полтора месяца с тех пор, как умерла моя мать, и мне хочется засесть за работу прежде, чем горячее желание написать о ней, овладевшее мной на похоронах, остынет и вновь обратится в тупое оцепенение, с которым я реагировал на известие о ее самоубийстве. Да, скорее засесть за работу… Я занимаюсь литературным трудом, как обычно, отчуждаюсь, превращаюсь в машину, которая вспоминает и выражает определенные мысли»[2].
Когда в 2005 году дело об убийстве моей тети Джейн было возобновлено, я обнаружила себя в удивительно похожем настроении, пусть это событие и не так разрушительно для психики, как самоубийство матери. Суд над подозреваемым состоялся в июле 2005 года; походив на заседания, я почувствовала сильное желание зафиксировать все детали прежде, чем меня поглотит тревога, горе, беспамятство или ужас, преобразовать себя или свой материал в эстетический объект, который составил бы партию, пришел на смену или воспрепятствовал унылой немоте, не позволяющей ни вспоминать, ни выражать. И вот. После суда, nel mezzo del camin[3], я обосновалась в совершенно чужом городе (Лос-Анджелесе) и записала свою версию этой истории, пребывая в распаленном, сосредоточенном и порой отчаянном состоянии ума. Книга «Нет желаний – нет счастья» всё это время лежала на моем столе как стимул и ориентир. Да, скорее засесть за работу…
Как сказываются годы и даже десятилетия на тексте, который был задуман как свидетельство о беспокойных, суровых и спешных обстоятельствах его сочинения и публикации? Что касается книги Хандке, ее воздействие ничуть не менее разительно, однако время добавило ей зловещести, как зловеща жгучая душевная нужда, прекрасным призраком реющая в том безвременном пространстве, которое может создать литература. Я могу только надеяться, что что-то подобное можно сказать и об этом новом издании «Красных частей», которое принесло мне двойственный дар: возможность защитить книгу (хотя бы на время) от иного рода унылой немоты – недоступности – и вместе с тем представить книгу такой, какой, как я всегда надеялась, она однажды сможет стать, – своеобразным герметичным размышлением об отношении времени и насилия, времени и горя, наконец отвязанным от пошлых рубрик «текущие события», «тру-крайм» и даже «мемуары».
Когда я писала эту книгу, у меня была одна цель – позволить событиям судебного процесса, моего детства, убийства Джейн и самому акту письма разделить единый момент в пространстве и времени. На одной из страниц «Красных частей» это переплетение описано как место, «темный полумесяц земли, где страдание, в сущности, бессмысленно, где настоящее проваливается в прошлое без предупреждения, где нам не избежать участи, которая страшит нас больше всего, где проливные дожди вымывают из могил тела, где горе длится вечно и сила его не угасает». Я рада заметить, что категоричная безжалостность этого образа уже не так сильна для меня, по крайней мере сейчас. Но позволить себе какое-то время побыть в его хватке по-прежнему важно. С благодарностью отправляю – снова – этот полевой дневник.
Мэгги Нельсон
Лос-Анджелес, 2015
У нас есть все основания полагать, что дело стремится к успешному завершению.
Так сказал детектив полиции штата Мичиган в телефонном звонке моей матери в начале ноября 2004 года. Попрощавшись с детективом, она позвонила мне и повторила сообщение.
Его слова ошеломили меня. Пока она их произносила, прихожая моей квартиры слегка накренилась и поплыла, будто бы заигрывая с идеей превратиться в комнату кривых зеркал.
Его слова ошеломили и ее тоже. Звонок на мобильный застал ее за рулем, так что ей пришлось немедленно свернуть на обочину пыльной дороги недалеко от ее дома в Северной Калифорнии, чтобы амортизировать их удар.
Дело, о котором шла речь, касалось убийства ее младшей сестры, Джейн Миксер, в 1969 году, которое официально значилось нераскрытым последние тридцать пять лет. Детектив сказал, что он работал над ним не покладая рук последние пять, но не хотел звонить, пока не назреет арест. И вот он назрел.
