«Пишущая эти строки рука не должна руководствоваться сомнениями в написанном, так как нет на земле правых и неправых. Есть те, кто выбрал живую жизнь, и те, кто спит».
Меркаба
Карнапидасана Алана
Алану сводит мозг от количества табака. Каждое утро Алан мечтает убить соседа. Днесь он схватил его за ногу, бросил надкушенным яблоком, шкуркой банана. Чаем горячим брызнуть, конечно, не поднялась рука. С вызовом посреди дня тормозил. После – рваным движением поправлял волосы, чтоб войти-таки в поворот истории. Ровно укладывал торс, солнце семь раз провожал – красив, как звенящие небесные траектории. Скрипел стеклорезом, скользил по маслу. Взглядом набожным провожал поезда. Взглядом набожным провожал поезда. Взглядом набожным провожал поезда.
Кончился день Алана… между мечт мягко выскользнул в пышный настой сомнений. Алан, помнится, часто спрашивал Мастера, для чего лицо помещается между коленей, но инструкции чёткой не получал.
О Юле и самопожертвовании
У Юли эталонная осанка и фигура, идеальные зубы, безупречный вкус. В комнате уют и проветрено, на кухне не живут две грязные тарелки одновре́менно. Фикус глянцев, матрац полосат. Естественным образом Юля знает, что каждый сам виноват в том, что имеет мнение. Потому что оно, конечно, неправильное. Судите сами: если бы люди ведали что творят, то осанка, жильё и фигура тоже сделались бы идеальными, как у Юли. Юля охотно учит всему этому, громко смеясь и невольно превознося себя. Однажды Юля с ужасом признаёт, что не всем дано быть безупречными. Да. Но кому-то вечно приходится. И Юля, ни слова больше не говоря, кладёт свою жизнь на невнятный алтарь в ареале существования любимых ею существ. Горестно гомоня, мокнут адепты нового культа под ранним снегом на дальнем кладбище. Взгляды прикованы к паре свечей горящих и фото на свежей хвое. Теперь их поступки не так убоги на фоне Юли, но все ещё недостаточно вески, чтобы о них помнили.
О Льве и естественном
Если Лев устает, он мечтает о львице. Не нужно зоологических дискурсов. Просто представьте льва, который весь день суетился по царским делам и думает, где бы гриву склонить, да так, чтоб с топленым маслом и ветчиной. У пегой (как он ее окрестил) – есть плюсы. Она певица. Талантливо лает, уверенно пребывает собой. Занимается тайной буддийской практикой, мантры читает. Сортирует мусор, гуляет по мостовой. Любуется шапками сопок, умеет мысли облечь в слова. (Помнит, что львица без льва – на пути преграда, и лев ей необходим как билет на высший уровень.) Гнедая (как он ее окрестил) – молода, и горда, и гневлива. Но формой – тонкая амфора золотого воска. По крайней мере, так он подумал, когда на нее польстился. И с ней очень просто – стоит брови нахмурить, она сама выводы сконденсирует. Вздохнет тихонько, сядет тесно с левого боку, и – всё не зря. Улыбается мудрый лев. А та, что с пятном – потайная, слабая. Мягкая, будто шелка тряпица. Нежная кисея. Та, что видит во Льве Бога, печень свою на ужин подаст ему, если надо, если вселенная выбора лучшего не дала. Та, что с пятном – глупышка тёплая, все печется о том, чтобы милому было ладно лежать.
Смять бы этих троих в руке, как букет цветов с разноцветными головками, и себе самому отдать.
То есть, переведу: Лев, когда устает, мечтает об утреннем холоде, от которого возле бедра любимой пищат котята.
Трое
Эрнестине бы губы яркой помадой намазать, да притязания на любовные экзерсисы удовлетворить, но ей приходится перед зеркалом волосы на резинку пучком подвязывать, и протискиваться бедром, затянутым в джинсы, между кухонной стойкой и книжной стенкой в офисе. Там немного протёрт линолеум на полу. У Эрнестины дома есть тайный предмет – шершавый холщовый мешок с надписью "Все будет хорошо", и прорезью – туда она откладывает деньги на билет. Эрнестина собирается в далекий полёт, и она его, понятно, осилит.
Джулия – вся в предвкушении реализации. Она достигла высокого уровня в медитации, стала образцом для прочих ищущих. Она хотела гордиться собой, быть гордостью нации, и чтобы, понятное дело, мама ею гордилась. Вот почему мы видим Джулию – где наша девочка? – в одиночестве нащупывающей дорогу вверх по склону. Она, словно плакучая ива, к почве склоняется, поднимает в кармашек камешек, веточку. Улыбается, отражает глазами небо, солнцу щурится и медленно идет дальше.
Эрнест же, напротив, вольного ветра вольнее, и зубами во сне не скрипит. Спит, как землю продавши – лишней морщиной чело его не избороздится. И заботой меньше, заботой больше – Эрнст не вовлекается в мир, который его окружает. Ему кажется, что его уважают, но на самом деле он сам уважает всех. Поэтому Эрнесту повсюду обеспечен успех, заботы взлетают обратно к небу, как снежные хлопья от теплой земли. Эрнест утром медленно пьет кофе, курит трубку, и дым получается сладкий, густой как патока. Вдруг осталось недолго? Зачем кого-то учить… Он слюнит кончик пальца, со стола подбирает крупинку сахара, и кивает молча, многозначительно.
Про Армена и штатное расписание
Двойственность: "Я здесь один! – кричит Армен – Я делаю что хочу, ни от кого не завишу. Я сам себе господин!" И когда наконец удается добиться, чтобы все сгинули за порогом, он шатается от входных петель до батареи в гостиной, поминутно сверяя сердце и циферблат. Удачно, если хватило терпения на выходные. Тогда репутация спасена.
