© Алла Лескова, 2016
© Дарья Демина, дизайн обложки, 2016
ISBN 978-5-4483-0685-3
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
ОБ ЭТОЙ КНИГЕ
В чем секрет этой загадочно обаятельной прозы?
Нет ведь ни интриги, ни деяний героических, ни цельного сюжета даже нет.
А весь секрет – в личности автора. Женщины умной, наблюдательной, с очень чистой душой и поразительно ненатужным, редким чувством юмора.
И потому от этих дневниковых записей не только трудно оторваться, но еще и чуть светлеет окружающий нас мир.
Спасибо, Алла! Всем знакомым я советую читать Вас.
Алла Лескова – человек эпохи возрождения интереса к частной жизни.
Неудивительно, что ее писательство началось с мимолетных наблюдений в фейсбуке.
Пока застывшие в гражданской позиции блогеры делились эсхатологическими прогнозами и решали проклятые вопросы, голос здравого смысла и чувства пробивался как цветок сквозь асфальт несравненной правоты.
Залог успеха историй Аллы Лесковой в том, что, рассказывая о себе, она рассказывает обо всех и каждом.
Глядя на окружающее широко раскрытыми глазами ее лирической героини, читатели возвращаются в обыденный мир автобусов, кастрюль и живущих в соседнем дворе товарищей сказочно преображенными.
Это не новый, это старый добрый сентиментализм.
На высоте всех опытов и дум искушенному читателю любой эпохи полезно вспоминать, что и крестьянки любить умеют. Заслугой Карамзина была не демократичность, а обратная связь с реальностью.
Бессюжетная, казалось бы, проза Лесковой обладает внутренним стержнем.
Любая ее история о том, что такое хорошо и что такое плохо.
Катарсис – это момент, в который мы соприкасаемся с чудом. Вокруг-то ничего не изменилось. И тут вдруг такое.
Проза Аллы Лесковой – той природы, которую я больше всего ценю. Она равна человеку – притом как во внешнем пространстве, так и во внутреннем. Редкая гармония, когда внутреннее схлопывается с внешним (пространство и время) и получается одна вселенная. Прекрасная.
Все-таки у нас очень культурная столица.
Явно дню памяти Хармса утренняя поездка на работу посвящена была.
Все очень старались, как будто готовились.
Водитель никак не передавал сдачу с двух полтинников на заднюю площадку.
Ему оттуда женщина с детским голосом время от времени кричала:
– Сдачу с двух полтинников!
Водитель ей через весь автобус меланхолично отвечал:
– Харашо.
Но не передавал.
Все замерли и стали заинтересованно улыбаться, готовясь кто к чему, по потребностям.
Потом с передней площадки вошла женщина с палками от скандинавской ходьбы и сказала:
– Уступите мне место кто-нибудь.
Все замерли и стали смотреть на ее скандинавские худые палки, на ее ноги-руки, которые все были на месте, и на дорогой стильный рюкзак за плечами.
Тут стала неуверенно подниматься со своего согретого места молодая полная женщина, но ей по коленям хлопнула сидящая рядом монументальная родинаматьзовет, и молодая женщина сразу вернулась в исходное положение, покраснев.
В это время с задней площадки опять попросили сдачу с двух полтинников без всякой угрозы в голосе.
– Харашо, – ответил водитель и не передал.
Скандинавская палка настаивала, чтобы ей уступили место.
Родинаматьзовет посмотрела на нее и сказала:
– Вы совсем наглая или как? С какой стати место вам уступать?
– Я с палками, поэтому, – отвечает скандинавка.
– С двух полтинников сдачу передайте, – шестой раз попросили с задней площадки упавшим голосом.
– Харашо, – ответил водитель громко. И не передал.
– И что с того, что с палками? Инвалидка, что ли? Ходите, как придурки, с этими палками, все худеете, а мы места вам уступать должны? Совсем спятили. С палками она.
– Я устала, я не девочка, у меня болят все мышцы, уступите, пожалуйста, кто-нибудь! – воскликнула с палками.
С задней площадки опять напомнили о сдаче, и водитель ответил: «Харашо», но не передал.
А родинамать сказала:
– Устала она, худеть устала. Не, ну умора просто, обалдеть просто.
А с задней площадки…
А водитель…
Но так и не передал.
Со мной за школьной партой сидел молчаливый задумчивый двоечник Сашка Гордеев.
Он был светленький, с бесцветными ресницами над опущенными в учебник глазами и все время подпирал подбородок небольшой ладонью.
В учебнике он ничего не видел, думал о своем и только что-то пририсовывал все время то к картинкам, то к названиям параграфов или произведений.
Однажды, когда мы проходили «Мцыри», я боковым зрением увидела, что Сашка опять что-то пририсовывает в учебнике. Оказалось – букву К.
«МцыриК».
Именно так теперь называлась у Сашки поэма Лермонтова.
Поэму эту он не читал, вообще ничего не читал, а только о чем-то все время думал и что-то пририсовывал.
Я увидела «МцыриК» и засмеялась.
Мне очень понравилось это слово и вообще дегероизация Мцыри с помощью одной буквы.
Почуяв неладное в моем смехе, к парте подошла литература и русский, резко повернула к себе учебник, решив, наверное, что там про нее что-то плохое. Что-то типа Марьванна дура.
Но увидела МцыриК и отругала Сашку за то, что он портит учебник и великую поэму, а меня за то, что смеюсь.
Смех во внеурочное, точнее в урочное время и буква К, пририсованная самовольно и с вызовом (как ей показалось), вызвали у литературы приступ гнева. Сашка получил очередную двойку.