Я пришла к ней в больницу на улицу Адель-Саляма в субботу, а в понедельник она умерла. Я застала ее озабоченной тем, как передать анализ мочи в лабораторию. Горела от температуры и, может быть поэтому, казалась активной, собранной, готовой к борьбе. Я взяла баночку, было уже поздно, и мы решили, что возвращаться из лаборатории я не буду. Прощаясь со мной, сказала:
– Я конечно выздоровею. Но для чего? (пауза) не понимаю.
Кроме потери сил, она, возможно, чувствовала крушение нашего мира. Хорошо, что время шакалов она не застала. Помню, однажды домой к ней пришла как раз, когда в телевизоре говорил Горбачев. Лена радостно сообщила мне: «Теперь первичен дух, а материя тащится сзади».
После университета мы долго не перезванивались, и я начала приходить к ней, когда уже около полусотни ее аспирантов благополучно стали кандидатами в большую жизнь. Во всяком случае, число опубликованных работ перевалило за сотню. Мальчики на моей памяти, по большей части, оказывались москвичами. Они оставались на кафедре и быстро становились доцентами, некоторые потом быстро защищали докторские.
Вероятно, именно знакомство со статьями и результатами ее учеников и подвигло нашего Володю Лефевра у себя в американских журналах назвать Лену основателем Советской математической психологии. Это повысило ее статус на кафедре, но не повлияло на зарплату.
В те времена Лена много ездила на конференции в ГДР, в Венгрию и каждый год на факультетскую зимнюю школу в Подмосковье.
То, что она рассказывала, трудно было принять за чистую правду. В Венгрии, как она говорила, понимала всё сказанное на этом языке. Весело предполагала, что по-китайски тоже всё поймет. Хотя верно, что, если понимаешь термины, то остальные слова не очень нужны.
В Германии, по ее словам, немецкий психолог печалился, что во времена нацистов утеряна очень сильная школа немецкой гештальт психологии.
Первые ее аспиранты мало отличались по возрасту от нас. Одна 48-го года рожденья, другая 50-го. Первая, моя подруга Л., нарисовала кляксами, пятнами и линиями серию рисунков и получила впечатляющие результаты на большой выборке испытуемых. То есть, на одну картинку назывались или одинаковые или близкие по значению слова. Конечно, не слово клякса, а что-то по ассоциации из личного багажа. Образовалась новая наука субъективная семантика – ну, я как поняла, так и объяснила.
Не знаю, в какую сторону она сейчас двинулась, но как бы там ни было, Лена и ее ученики работали много и весело.
После первой ампутации, я, войдя в палату, услышала ее голос, даже с оттенком веселья: « Наташка, а мне ногу оттяпали».
Рядом с ней сидел ее ранний ученик, ставший в то время проректором Ярославского университета. Он приехал, не зная о случившемся, искать у Е.Ю. поддержки, (все люди на кафедре и около неё всегда называли её Еленой Юрьевной). Рассказал, что у них произошло, и она подробно объясняла, что надо делать. Скорее всего, это не про науку, Лена у себя на факультете была председателем парткома и в чиновничьих делах, как и в научных, слыла незаменимым профи.
Эти дела меня не касались, регулярно я приезжала на Юго-Западную, чтобы принести батон и молоко. Это обычное приношение всех, кто к ней приходил.
К тому времени, когда начались первые признаки гангрены, всё неслось по рельсам налаженного быта. Лена жила в дальней комнате, а ближнюю занимала какая-нибудь ее аспирантка. После защиты она уезжала в свой город или устраивалась в Москве, а комнату занимала следующая аспирантка.
О работоспособности Е.Ю. можно судить по тому, как она после второй ампутации за два летних месяца написала докторскую диссертацию и осенью ее защитила. Пока были целы ноги, и даже одна нога, Лена не прекращала работы с аспирантами, доцентами, с большим числом факультетского народа, и статьи не прекращали идти из-под ее пера. На диссертацию никогда не хватало времени. В ноябре она защитилась, а в декабре её не стало.
Про наших мехматских коллег с кафедры вероятности говорила, что они делают две недели работу, на которую ей нужен день.
В квартире у Лены всегда бурлил науко-говорящий народ.
Науко-говорящим я назвала их не случайно. На мой взгляд они антиматематики. Любую проблему, возникшую с психологом или его близким, он начинает «объяснять». Речь льется настолько наукообразная и тоскливая, что кажется, конца ей не будет никогда. Из всей капеллы, поющей в её квартире, только Е.Ю. этим не страдала. Всегда она смеялась и рассказывала что-то фантастическое, а серьёзной, или даже патетичной, становилась только в статьях.
Даже то, что она выкинула портфель подруги с 13-го этажа, говорит о страстях, пылающих в её душе. Она тяжело переживала из-за того, что была так не похожа на обычных людей, и физически, и психически. «Оскорбить тебя на улице может любой не очень вменяемый», – как-то сказала она и добавила, что особенно боится не парней, а, девушек – они легче распускают руки.
И душа ее требовала веселья. Праздники устраивались по поводам и без поводов. Собирались не меньше двадцати человек, вся часть кафедры, влекущаяся к Артемьевой: шум, гам, смех и топот. Сытно поесть в хорошей компании, кто откажется?
