Это был один из скучных унылых дней в приюте.
За окном стояла ненастная осень. Дети на улице резвились: играли, толкались, носились, словно неугомонные, смеясь и веселясь. Несколько пожелтевших листьев, сорванных ветром с огромного старого клёна, плавно планировали по воздуху, приземлившись на окно третьего этажа, из которого было видно просторную комнату одного необычного одиннадцатилетнего мальчика.
Его звали Константин. Взъерошенные каштановые волосы с легким бронзовым оттенком смотрелись немного забавно, а серые глаза, словно зеркало отражающие его комнату, казались чаще грустными, чем веселыми. Одежда у него была самая обыкновенная для детей детского дома – изношенная серая рубашка и брюки на тон темнее.
Воспитательницы детского дома хотели и даже пытались называть его Костечкой, Костей, на что он сразу же им пояснил, что ему нравится, когда его называют полным именем. Правда, его никто не послушал. Тогда, словно в отместку, Константин просто перестал отзываться на любое, по его мнению, «коверкание» его имени.
Сейчас мальчик сидел за небольшим деревянным столиком песочного цвета с самым серьёзным видом.
Константин взял карандаш и детально изучил белый холст.
Мягко надавливая им, он начал рисовать.
Нарисовав контуры различных предметов на своей картине, мальчик стал их дорисовывать, а потом обводить, сильнее надавливая на лист бумаги.
У него вышла прекрасная чёрно-белая картина, нарисованная простым карандашом: высокие чернеющие вдали горы с белоснежными холмами, снизу – полупрозрачная серебристая речка, сверкающая от бликов полной луны, а по берегам речушки раскинулись высокие хвойные деревья.
Незаметно подошедшая сзади воспитательница Татьяна Сергеевна улыбнулась и всплеснула руками в восхищении. Полная женщина средних лет с ярко-золотистыми кудрями в розовом платье, казалось, умилена его творением.
– Костечка, какой же ты у нас гений, – произнесла она, довольно погладив его по голове. – Кому ты нарисовал эту красоту?… Ах, да. Константин… Извини. Так кому ты это нарисовал?
– Никому, – Константин продолжил наносить штрихи, не поднимая головы, и упорно глядя в холст, словно ничего кроме него не видя.
– Не может быть, Кос… Константин.
– Почему?
Воспитательница, поджав губы, внимательно на него посмотрела, не зная, что сказать. Её голубые глаза наполнились печалью и одновременно непониманием.
– Может быть, тебе просто надо с кем-нибудь подружиться, Константин? Здесь много хороших весёлых детей, – скрывая печаль в голосе, осторожно произнесла она и потянула руку к нему, чтобы дотронуться до его головы и погладить, но, однако, ее рука замерла, повиснув в воздухе.
Константин оторвал взгляд от рисунка и посмотрел на шумящую ребятню за окном.
Его много раз переводили из одного детского дома в другой. Он уже привык ни с кем не общаться.
Отчим после смерти его матери отдал его в детский дом в шесть лет. Родственников у Константина не было. К нему никто не приходил, да и он сам уже давно никого не ждал. Его жизнь больше смахивала на существование. Каждый день был похож на позавчерашний, вчерашний, сегодняшний, завтрашний и послезавтрашний. В отличие от весёлой ребятни за окном, он не находил ничего интересного в том, чтобы вести счёт дням до тех пор, пока тебя не заберут отсюда. Мальчик ощущал себя на некоторую долю роботом – ты встаешь, чтобы походить весь день, поесть, поделать что-нибудь, а затем вновь ложишься спать, чтобы затем, когда твои глаза откроются на следующее утро, всё повторилось!
«Да и вообще… Россия – такая скучная страна. Здесь никто ни во что не верит. Ах, да… есть ведь гранёный стакан. Да, в него здесь только и верят. Здесь нет ничего интересного… ни загадок, ни тайн… всё слишком просто… эта та часть нашей планеты, где жизнь течёт самым скучным образом…» – мальчик с хмурым видом изучил пасмурное небо, которое, казалось, смотрит на него с жалостью, а затем перевёл взгляд на детей, звонкий и громкий смех которых проникал в каждое окно на этой улице.
Он не понимал, почему этим детям так весело и беззаботно. У них нет никого, кто бы любил их, дарил им свою заботу. Ни единой родной души.
А им весело. Эти дети словно слепы! Либо они мысленно закрывали глаза на тяжелую и несправедливую правду нашего мира.
«Странные…» – подумал он и, хмыкнув, снова перевёл взгляд на рисунок, продолжив рисовать. Действительно, ну почему, если у тебя нет никого, кто мог бы согревать твоё сердце, читая тебе сказки перед сном, обнимая, говоря, что любит тебя, слушая тебя, когда тебе плохо? Нет, Константин не мог понять их. Но он был более, чем уверен – дети здесь прекрасно умеют скрывать свои чувства. Они словно актеры, не нашедшие место на настоящей сцене, играют здесь, у него под окном, замечательный спектакль, который называется «я счастливый и радостный ребенок, не смотря ни на что».
Хотя… Константин вспомнил, что ведь эта черта большинства взрослых – ты вроде бы один, но играешь другого, чтобы никто не знал, какой ты на самом деле и что ты действительно чувствуешь. А может быть, это и есть взросление – претворяться другим?
