– Ты должен произнести речь, – не меняя выражения лица, одними губами сказал Шульц.
– Я не могу.
– Ты должен – это наша единственная надежда.
– Надежда?
Шульц не ответил.
Маленький испуганный человек на непослушных ватных ногах поднялся на трибуну и затравленно оглядел зрителей. Микрофоны словно прицелились прямо в него; радиоволны разносили каждое слово, сказанное на главной площади Остерлиха, далеко за ее пределы.
Будучи простым цирюльником, этот человек умел идеально стричь, отлично знал, как взбить попышнее пену и побрить клиента без единой царапины. Но сейчас люди ждут от него другого. Они не знают, что он лишь жалкий еврейский цирюльник. Они уверены, что перед ними диктатор Томании, завоеватель Остерлиха и будущий мировой император.
Тысячи людей, затаив дыхание, ждали, когда он начнет, но человек все медлил – во рту его пересохло, язык прилип к нёбу. Каждая секунда тишины тянулась вечность…
Наконец, он тихо произнес:
– Извините меня, но я не хочу быть императором. Не мое это дело. Я не хочу никем править. Но мне бы хотелось, если возможно, помочь каждому – и еврею, и не еврею, и черному, и белому»
Цирюльник устремил глаза в пол. Он неловко теребил в руках военную фуражку, слова его едва можно было разобрать.
– Мы все хотим помогать друг – другу, так уж созданы люди. Мы хотим жить и радоваться счастью ближнего, а не его горю. Мы не хотим ненавидеть и презирать друг друга. В этом мире хватит места для всех.
Цирюльник распрямил плечи и посмотрел прямо в толпу.
– Алчность отравила души людей, разделила мир ненавистью, ввергла нас в страдание и кровопролитие. Мы слишком много думаем и слишком мало чувствуем. Нам нужна доброта и нежность.
По мере того, как он говорил, голос его все больше обретал силу, а взгляд – твердость. Он больше не опускал глаз, казалось, он говорит с каждым.
– Сейчас мой голос достигает миллионов отчаявшихся людей по всему миру. Тем, кто меня слышит, я говорю: «Не отчаивайтесь!» Бедствие, которое нас постигло, порождено судорогами алчности!
