Толкнув входную дверь и сделав шаг, фигура застыла в дверном проеме. В дом ворвался холодный зимний ветер, принеся с собой мелкие хлопья снега. Было сумеречно, несмотря на полдень – начиналась долгая ночь. На сердце было неспокойно, но не из-за так рано наступившей темноты. Человек, открывший дверь, собирался сделать что-то обдуманное достаточное время, но весьма рисковое, итог был непредсказуем. Однако колебания и метания не помогали, а только мешали сосредоточиться.
Позади раздались шаги.
– И далеко ты?
– Скоро вернусь, – сказал человек и, наконец, переступил через порог. Его уже ждал знакомый, согласившийся на поездку за определенную сумму – это были едва ли не последние деньги, только груз, висевший на шее, имел большую цену. Цену в несколько жизней, огромный мешок, но не с деньгами, а невыносимой болью и терзаниями. Знал человек, что придется заплатить еще? Конечно же, нет.
В машине пахло бензином и дешевым освежителем "елочкой". Автомобиль был старый, с жесткими пыльными сидениями и невыносимым холодом в салоне. Выбора не было, да и какая разница, на чем ехать на смерть?
Да, человек был вполне уверен, что может умереть после того, что сделает, особенно в случае положительного результата. Но смерть казалась не таким уж плохим концом. Куда уж лучше, чем всю жизнь мучиться, не имея возможности контролировать свое состояние, а если и станет легче, то с нетерпением и ужасом ждать рецидива. А он наступит. Наступит обязательно. Через год или два. Может, через месяц. Или даже сегодня вечером после ужина. Кто знает? Можно всю жизнь сидеть взаперти, в ожидании самого худшего, обрасти проблемами физическими, психологическими, материальными. Почему-то от осознания, что вот-вот станет легче, пусть и в темной пустоте, сердце немного успокаивалось. Не до конца. Легкий мандраж, дрожь в руках и небольшой ком, засевший в горле от нервов, оставались.
– А если не секрет, то нахрена мы туда едем? – извозчик оказался грубоват, но не особо разговорчив. Первую фразу он произнес, когда они были аж на половине пути к цели. – Там же вроде нет ничего. А хотя погоди, был завод какой-то. Или не завод. Не помню.
"Или не знаешь", – хотелось добавить. Было неуютно. Салон чуть прогрелся, но пальцы на ногах в недорогих ботинках "на рыбьем меху" совсем замерзли, онемели, и приходилось сжимать и разжимать их, чтобы стало чуть теплее.
– Мы это вроде обсуждали. Меня не будет полчаса. Может, час. Если меня не будет больше часа, уезжай. Просто уезжай и все.
– Погоди.
Сердце шелохнулось. Вдруг он передумает? Развернется и повезет обратно? Можно послать его к чертям, выйти и дойти пешком, но это слишком далеко. И тогда вероятности остаться в живых не останется совсем.
– Погоди, ты щас серьезно? Если тебя не будет, ехать обратно? А как ты доберешься домой тогда? Замерзнешь по дороге, а меня потом посадят, я ж тебя туда повез.
– Кто тебя посадит? Мы в глуши, о нашем договоре кроме твоей жены никто не знает. И не узнает, если ты ее не колотишь каждую пьянку. Хотя, даже в таких случаях молчат.
– Да не колочу ее я, – водитель стушевался. – Ладно, будь по-твоему. Полтора часа жду, и если тебя нет, уезжаю.
– Час.
– Полтора.
– Хорошо.
Обратно ехали, каждый думая о своем. Водитель заметил, что его пассажир сильно побледнел и едва держится, но ничего не сказал. Деньги уже приятно грели через внутренний карман зимней куртки. Метель была не сильной, но прекращаться не собиралась. Приближалась ночь, такая светлая, что вполне хватало ближнего света для комфортного передвижения по ребристым обледеневшим дорогам. Вскоре водитель не выдержал и выдал один из самых тактичных вопросов, что вертелись у него на языке:
– С тобой хоть все нормально?
– Я не знаю, – ответил пассажир, и больше за эту поездку не произнес ни слова.
Марина собирала вещи. Долго и тщательно, даже, не побоюсь этого слова, скрупулезно, складывая всю свою мелочь в отдельные мешочки и расфасовывая их по косметичкам и маленьким сумочкам, которых я насчитал примерно сорок штук. При этом она напевала "Уходи печаль" и что-то похожее на Кипелова "Я свободен". Ее темно-каштановые волосы были распущены и ровно лежали на плечах, несмотря на то, что моя жена активно двигалась, приседая к нижним ящикам шкафа и подпрыгивая к антресоли. Мне нравилось за ней наблюдать, как она складывает мои носки стопочкой, отправляет их в очередной мешочек, видеть улыбку на ее немного осунувшемся бледном лице и, подхватывая ее настроение, с благоговением представлять, как мою кожу ласкают теплые солнечные лучи.
Мы уезжаем, наконец-то мы уезжаем – я смаковал эту мысль, наслаждался ей, она грела мне душу. Она и приличное количество пятитысячных купюр, занимающих самое важное место в моем портмоне. Все же, три долгих месяца жизни в Светлогорске и работы на Курейской Гидроэлектростанции не прошли даром, но отняли у нас много сил. У Жены – безделье и долгое ожидание, у меня, конечно, работа.
Марина сильно похудела, у нее начали выпадать волосы, она всегда убирала их, но как-то мне попалась на глаза ее расческа. Длинные ноготки, которыми она любила меня царапать, тоже куда-то пропали. Я сам, если признаться, стал выглядеть неважно, в свои тридцать два года я мог похвастаться идеальной шевелюрой, а теперь, с тех пор, как я зачастил с работой на крайнем севере, она стала заметно редеть, и на глаза начали попадаться седые волоски. Я насчитал пять. Марина около пятнадцати.
