В то утро звонок на мобильный опередил будильник. Минут на пять. Звонил неизвестный. Представился Зябиковым. Сказал, что он нотариус, и выполняет поручение моего прадеда – Казимира Белянина. По словам Зябикова отставной генерал совсем плох, протянет ли еще сутки – вопрос. Просил быть, проститься. Непременно и сегодня же.
Не могу сказать, что Зябиков растрогал меня известием. Прадед, откровенно говоря, был редкостным негодяем, поэтому ни я, ни моя мама – его внучка, не поддерживали с ним отношений уже третий десяток лет.
Я размышлял – ехать или не ехать. Хоть ромашку рви. Портить цветы ради прадеда я не собирался. Поговорил с мамой.
– Как ни крути, а родной человек, – сказала она. – Я не поеду. Не звал, да и не могу. Тяжело мне такую дорогу вынести. Езжай, сынок. Кланяйся от меня. А на могилку, ежели Бог его приберет, венок купи – чтоб все честь по чести.
Назавтра по календарю Первомай. Природа в этом году сочла праздник достойным тепла, и подняла ртутный столбик до отметки – двадцать семь по Цельсию.
Полсуток трястись в душном вагоне я счел второй каторгой. Первой была сама предстоящая встреча: воздать дань родственнику, отметиться, присутствовать… Не будь машины, не поехал бы. А так, восемь часов с ветерком. В конце концов, сменить обстановку тоже иногда нужно.
Позвонил Зябикову, уточнил адрес и варианты подъезда к дому прадеда. Нотариус не стал тратить время на глупые объяснения, прислал точные координаты. Спустя полчаса, под джаз и шум колес, под четкие рекомендации дамочки из навигатора, я выехал на московскую трассу.
Дом в Подмосковье. Массивный кирпичный. Два этажа плюс мансарда. Забор под три метра в высоту. Неплохо устроился старик.
Ворота распахнулись, едва я подъехал. И ни души. Электропривод. Камера на опоре. Кто-то нажал кнопку, и я въехал во двор. Вот так – запросто. Ни "кто такой", ни "зачем прибыл". Без вопросов. Открыли, и все.
На террасе появился бодренький старичок в черном костюме, при галстуке, с кожаной папкой в руке. Улыбнулся. Приветливо так хилой ручонкой помахал: мол, признал, ждет с нетерпеньем. Сначала я решил, что это сам прадед: дурачится старый хрыч – вызвал за семь сотен верст, а сам еще "цыганочку с выходом" легко исполнит.
Оказалось – Зябиков, Вениамин Аркадьевич. Нотариус. Осведомленный господин. Вся информация обо мне у него в карточке: адрес, мобильник, цвет и номер моего "Гольфа". Я не был удивлен: гэбэшник прадед мог легко узнать и цвет моих носков.
Во дворе стояли две машины – полированный до блеска катафалк и открытая полуторка с надгробьем, памятником, венками и прочим церемониальным хламом. Я обратил внимание, что дата смерти уже выбита в граните – завтрашнее число.
Зябиков подходить не торопился. Понятное дело – и возраст преклонный, и очевидное желание взглянуть на мою физиономию не до, а после того как я осмотрюсь. Мы обменялись приветствиями.
– Как у вас тут все спланировано! – я кивнул в сторону спецтехники.
– А вы не особо переживаете о прадедушке, – заметил Зябиков.
В голосе нотариуса, в его улыбочке ясно читался сарказм. С таким выражением детвора потешается над незадачливым сверстником: сообща сочинят небылицу, а после дурачатся над простофилей.
– Но все-таки я здесь, – ответил я. – Ну, не рыдать же мне на самом деле? Вижу, он и сам не особо тронут событием: обо всем распорядился, подготовился. Дату выбить велел.
– Казимир Григорьевич очень щепетилен в вопросах собственных похорон. Завтрашний день расписан до мельчайших деталей. Бюджет спланирован. Все учтено, – невозмутимо отреагировал нотариус. – Взглянуть желаете?
Чванливый зануда, решил я о Зябикове.
Зябиков всем своим видом показывал, что происходящее здесь – норма. Ничего из ряда вон. Я даже подумал, что среди обитателей Подмосковных особняков – обычное дело готовить гранитные глыбы с указанием дня смерти. Загодя! Жить и умирать в полном соответствии с планом и сметой! Но о таком бы говорили. Так нет – молчат. Ведь невозможно, чтоб приелось, я бы знал.
Похоже, здесь театр. Спектакль затеян. Раз навязали роль, так надо бы и мне стать лицедеем, выбрать маску.
– Матч состоится при любой погоде? – примерил я образ бесшабашного провинциала лишенного манер, с дежурным юморком в кармане. – Не опоздал, надеюсь?
Зябиков решил меня добить, но поздно спохватился:
– С этого вопроса обычно начинают.
– Генетика… – Я лишь пожал плечами.
Он понимающе кивнул и благосклонно улыбнулся. Наверное, понял.
– Проходите в дом, Семен Маркович, располагайтесь.
Театр начинается с вешалки, дом Белянина – с дубовых дверей, натертого паркета, монументальной лестницы. Но атмосферу жилища создает не дорогая отделка, а дух его обитателей. Здесь витал скверный дух.
В передней, даже не взглянув в мою сторону, топтался священник. Похоже, это он надымил кадилом и благовоньями. Смрад чуть развеялся, но был еще силен. Батюшка не прекращая шептал и крестился, в глазах его читалась неприязнь, а в намерениях виделось желание скорее убраться из этого места. Зачем он здесь? Злым языкам вроде кляпа?
Спустя минуту возник Зябиков. На блюде он держал полный стограммовый стакан, канапе с семгой и пухленький конверт. Батюшка вылил водку в рот, занюхал рукавом подрясника, взял конверт, не проронив ни слова, быстрым шагом удалился.
