Он сел на скамейку рядом со мной и сообщил:
– Я сикал.
Я хотел было сказать: «А я какал». Но ничего не сказал. Лишь отвернулся. Да, сколько же торчков бродит днём по набережной канала Броуверграхт! Причём, нарочито расхристанного вида, характерного для туристов, прущихся в Амстердам, как в центр мирового порока. А какой уж тут особенный порок? Если речь идёт о квартале красных фонарей Ред Лайт с его приманкой – «витринной» проституцией, то не нужно много времени, чтобы, побродив по лабиринтам плотной старо голландской застройки, почувствовать себя мальчиком, которому вместо шоколадной конфеты подсунули пустую обёртку. Или дерьмом собачьим, когда поймёшь, что тебя обслужил транссексуал, а их в «витринах» немало. Если же имеется в виду вседозволенность в смысле употребления наркотиков, то употреблять легально здесь можно лишь марихуану, гашиш и галлюциногенные грибы. И то не все, а лишь некоторые. Вот их-то видно и нажираются с горя туристы, когда прикидывают, во что обошлась неделя «отрыва». Дешевле было бы в течение года ни в чём себе не отказывать с девочками с Ленинградского шоссе, подъедаясь при этом подмосковными мухоморами. Это что касается бывших соотечественников. К их числу и относится, по всей видимости, этот, который сикал, раз он обратился ко мне по-русски.
– Вы меня не поняли, – снова подал он голос, тронув меня за рукав. – Сикол – это моё имя. Вторая гласная – «о».
Я хотел было сказать: «А я всё равно какал на то, что ты Сикол». Но не сказал, ограничившись тем, что демонстративно стряхнул с рукава несуществующую пылинку.
– Зря вы так, – покачал он головой. – Я же ваш друг. А друг – это человек, который знает о вас всё, и, тем не менее, вы по-прежнему ему нравитесь.
Я хотел было посоветовать ему отправиться в ближайший гей-клуб, где, он, наверняка, сорвёт пассажем о друге продолжительные аплодисменты, но снова промолчал. Ибо, как говаривал капрал-шеф Жак Дорньер: «Не стоит без нужды вступать в контакт с незнакомцем, ведь завтра его, возможно, придётся убить».
Если без понтов, то это правило не отражало реалий моей нынешней жизни, как оно ещё совсем недавно отражало реалии выживания в джунглях африканской страны Кот-д-Дивуар, но выучка, есть выучка. Поэтому я молча встал и пошёл прочь.
– Мы ещё встретимся! Обязательно встретимся! – заверещал мне вслед Сикол. – Завтра на канале Сингел, у почтамта….
«Я набью тебе морду», – мысленно продолжил я его текст, не замедляя шага.
Что касается набить морду, причём, первому встречному, то это желание действительно появилось у меня утром следующего дня, сразу после телефонного разговора с главным редактором издательства «Гранада» господином Гаршавиным.
– Рукопись на рецензировании, – скучным голосом произнёс он, отвечая на вопрос о судьбе моего романа.
– До сих пор? – удивился я. – Я отправил её пять месяцев назад. В декабре, а сейчас начало мая. Вы уверены, что она не потерялась?
– Уверен, – отрезал он. – Так же, как и в том, что «Гранада» получает по тридцать-сорок произведений в день, и всё о драконах, джедаях-трансформерах и роботах-убийцах.
– Если вы намекаете на мой первый роман, то он, действительно, ниже всякой критики, – сказал я, стараясь, чтобы голос звучал ровно. – Вы поступили правильно, отклонив его. Но эта рукопись совершенно другая. Она вам обязательно понравится. В ней фэнтэзи лишь фон для событий реальной жизни.
– Хорошо, – сказал Гаршавин после продолжительной паузы. – Я посмотрю лично. Перезвоните через неделю.
Услышав короткие гудки, я сильно приложился затылком к стене кабинки междугородней связи. Это было, хоть и плохой, но заменой ни с чем не сравнимого по ощущениям подзатыльника Жака Дорньера, которым он частенько награждал меня, как и остальных новобранцев французского Иностранного Легиона, исключительно в целях примирения с окружающей действительностью. Действительность же, окружавшая новобранцев особенно в начальный период подготовки к легионерской службе, доставала так, что впору было завыть. Но выть было нельзя. Надо было между «апелями» – общими построениями, случавшимися по двадцать-тридцать раз на дню, учить традиционные песни Легиона, все, как одна похожие на «Марсельезу», только с посвистом в конце каждого куплета.
Насвистывая марш «Мы идём по Африке», я вышел из Главного почтового офиса и сразу же наткнулся на Сикола, который выглядел уже не как косящий под антиглобалиста менеджер среднего звена, а как этот самый менеджер, отлучившийся с работы на ланч.
– Опять динамо? – спросил он, не тратя время на приветствие. —Ты расстроен?
Я сплюнул ему под ноги, чего в Амстердаме делать не рекомендуется (штраф до сорока евро) и закурил. Он тоже закурил, но как-то неохотно, будто за компанию. Потом сказал:
– Ну и сволочь, этот Гаршавин!
Я заглянул в его серенькие, в тон костюма глазки, и поймал себя на мысли, что ничуть не удивился. А что, всё правильно, пробеги, хоть три тысячи ли, а всё будто в гробу. Вычислили, выследили, теперь будут шантажировать киллерским прошлым, пока не подряжусь на какую-нибудь грязную работёнку. Сделаю её, а они не отстанут, будут продолжать давать задания через этого урода Сикола – кликан не мог подобрать получше! Капрал-шеф Жак Дорньер учил: «Никогда не оскорбляйте людей формой своих высказываний, если в состоянии оскорбить их содержанием, а лучше просто взглядом».
