1
Я все еще от века не отвык.
В моем двадцатом – страхи и привады.
Кулючу впрок, кочующий кулик,
У кулича родительской левады.
О том, что тень свалилась на плетень
И к неминучей горестной досаде
Крестьянство обломали, как сирень
Сноровистую в сорном палисаде.
Но все же, осиян иль окаян,
Век близок мне не бомбою атомной,
А как хмельной колодезный ирьян,
В жару даримый матушкой укромной.
Портошное, быть стало, молоко…
И новый век, срамной и заполошный,
Хотел я встретить гордым, как древко,
Но скоро сник душою беспортошной.
Зачем насилу вянуть и смердеть,
Вылизывать господнюю посуду?
Желаю ближним век сей перебдеть.
А я в плену у вечности пребуду.
2
Я жил в стране лукавой новизны.
Прилюдно чтил зароки и советы.
Стихи стране вдруг стали не нужны.
В политику ударились поэты…
А я все пел от лета до весны:
В какие лета!
Народ бурчал, как пшенная кутья,
И мазал ближних дегтем или медом.
В конце концов, слезы не пролия,
Срамная власть поладила с народом…
А я все славил бренность бытия:
С погожим годом!
Опять сулят удачу во хмелю
И ставят впрок посильную задачу,
Поклон великий рваному рублю
И сытости невиданной в придачу…
А я все реже верю и люблю
И чаще плачу!