Перед вами художественное произведение, в котором все персонажи являются вымышленными. Любое совпадение с действительными обстоятельствами и реальными характерами является случайностью.
Я пообещал себе, что не забуду его и буду присылать письма как минимум каждый месяц.
Сейчас я понимаю, что свободным человека делает доброе интеллектуальное общение, что от озверения спасает человеческое слово. Впрочем, заключенному мало дела до изящества слога. Письмо для узника есть средство выживания души.
Эта история о человеке, который смог перенести тяготы тюремной жизни, умел и в таком положении помогать сокамерникам не озвереть.
Герой не слишком заботился о соблюдении правил русского языка. Кое-где читатель может встретить знак [нрзб]. Он означает, что распознать слово не удалось, кое-где (читатель сам догадается где именно) слова были удалены как недозволительные.
Привет, родной. Письменные беседы – это замечательно и круто, шли свой адрес почтовый с индексом или побольше бланков ответа, а то на одном бланке не разгуляешься особо, и тогда с удовольствием буду тебя услаждать описанием этого гремящего решетками мира, достаточно своеобразного и глубокого для любого, кто умеет наблюдать.
Прямо сейчас я сижу на пальме (верхняя койка), поглубже утыкав берушами уши. Два моих соседа по хате (камере) до исступления смотрят телевизор, будь он неладен. Телик раздражает, но с берушами норм. Готов и с радостью буду беседовать с тобой. На пальме очень хорошо, не совсем удобно, но хорошо, больше света, а свет тюремных ламп – это стратегический ресурс чтения и письма.
Я тоже ощущаю родство, особенно побывав внутри твоих мыслей и литератур, книга твоя зашла. О жизни я, безусловно, расскажу, и про то, как тут и как там, все по порядку. На основные твои вопросы я отвечу позже, тут уже и так мало места для пера. Если только коснусь вопроса о пожертвовании книг, это процедура возможна, я узнаю подробности и тебе напишу. Библиотека тут есть, залетают иногда достойные книги, типа Гая Антония {нрзб}, Анри Барбюсы или Ремарка, но все реже. Кто сидит, в основном налегают в телик, кто старожил – пялятся в глазки камер, и так проходит каждый день… Ну вот бланк и кончился, напишу приличное письмо ныне вечером.
Ну вот, ещё раз привет, но скорее всего это автоматный привет – приветище. Бумажные письма к адресату идут минимум неделю, а максимальный срок этого безобразия, предполагаю, совсем не ограничен. Ну да ладно, на бумаге привычнее и антуражнее что ли.
Если честно, я пока не совсем в форме, много посторонних скорбно-гневных эмоций и мыслей, подготовка к апелляции ещё кипит в мозгу. В общем, беседовать я за, если есть иные формы согласия на это, тоже хорошо. Тут часто бывает не с кем попиздеть по душам и погрузиться в кисель апатии и сарказма, или даже плотно порефлексировать. Повторюсь, место сие превосходный объект для наблюдения, самобытный и глубокий. Приступим к письменным беседам.
Расписания на крытых тюрьмах, к коим относится сей следственный изолятор (и другие подобные), одинаково во всем {нрзб}.
Подчиненные ПВР (правилам внутреннего распорядка) оно неумолимо и уныло. В 6:00 или около того продольный забирает почту, минут через тридцать он же выключает луну (ночное освещение) и включает солнце (дневное освещение), через ещё минут так двадцать-тридцать начинает греметь камаз (тележка, на которой развозят баланду). Шум камаза на продоле – добрый знак. Через ещё пять минут кормушка на роботе отворяется и заботливые руки козла накладывают кашку и хлеб. Хлеб непропеченный и плохо замешанный я не ем, опасно для кармы и желудка.
Так начинается тут каждый день. С небольшими вариациями в виде разных каш и с несущественными итерациями, иногда почту забирают вечером или вообще не забирают.
Корм вообще-то тут дают относительно неплохой, и некоторым страдальцам он заходит, очень неплохо так заходит, я тебе скажу. Корм дают три раза в день. День завершается сомнительным ритуалом, продольный открывает кормушку и спрашивает: “Все нормально?”, и, не дожидаясь ответа, уходит. Кормушку за собой закрывает. Сакральный смысл в этом явно присутствует, но никто об этом не задумывается. И даже не думает задумываться, ибо нехуй. Спустя полчаса или час солнце гаснет и возгорается луна.
Три раза в день включают радио, либо назойливо громко, либо подозрительно тихо. Золотая середина и гармония – это вообще не про это место. Мне часто кажется неприемлемость в мелочах – это специальная секретная задача Системы.
Есть безусловно между утренними и вечерними ритуалами очень много событий, как правило в сути повторяющихся, но всё же каждый раз своеобразных и таинственных. О развлечениях и иных мероприятиях напишу позже… Интервьюируй! Интервьюируй меня полностью! И пока что достаточно о местных “солнце” и “луне”.
Пойду-ка я спать, уже как раз должны задать в кормушку риторический вопрос :)
Как я питаюсь спросил меня, дружище. Местная еда, в массах именуемая баландой или кормом, хороша, но без соли. Отсутствие соли меня устраивает. Перманентно не запеченный хлеб, изготовленный с явными нарушениями технологии меня не устраивает. Хлеб не ем. Корм дают три раза в день. До высокой или даже сколько-нибудь столовской кухни ему далеко, но есть можно. Дают жаренную селедку, вернее печеную. В народе это яство именуют “дельфины”, по вкусу ниче так, но кто мнителен до костей, испытывает счастье ковыряния в этой рыбе невъебенное. Я уже первоклассный специалист по строению селедкиного скелета. На обед часто дают “пельмени”, шлёмка с переваренными кхуям макаронами, увенчанная столовой ложкой мяса. Прям мишленовская звезда над бараками питонлага. К супам нет претензий, тут и обсуждать нечего. Каши, каши молодцы, тут триумвират овса, ячни и пшена. Гречка иногда, но бывает, чаще гороха. Овёс, нахуй этот овёс, и перловку туда же. Транзитники даже из центральных регионов еду на нашем изоляторе, ижевском централе, нахваливают. Вот он, предмет невъебенной гордости, ну а что, очень даже…
