Уже много лет никто из жителей Килморской бухты не видел в местной гавани китов. И всё же её название осталось в память о былых временах неизменным: Китовая.
Гавань тянулась от восточной части порта вдоль песчаного побережья до самого Солёного утёса с его острыми скалами.
На высоком мысе, который вёл к нему, раскинулся парк виллы «Арго», старинное здание которой с огромными тёмными окнами венчала башенка, а внизу, под утёсом, бились о камни волны, поднимая белые тучи брызг.
Этим вечером Гвендалин Мейноф, местная парикмахерша, совершала, как всегда по нечётным дням, пробежку, чтобы сохранять форму, и была целиком поглощена своими мыслями и звучащей в наушниках симфонической музыкой.
Уже более получаса как зашло солнце, но небо ещё светлело, словно для того, чтобы кто – то смог увидеть самые последние события уходящего дня. Воздух был чистый, прозрачный, на небе ни облачка.
Гвендалин слишком увлеклась музыкой и потому не обратила внимания на что – то странное, лежащее на песке. Пробежав по всему пляжу к высокому утёсу и прикоснувшись к скале, от которой обычно отправлялась обратно, в город, Гвендалин всё же остановилась и, нахмурившись, приподняла наушники.
– А это ещё что такое? – удивилась она. – Кит, что ли, выбросившийся на берег?
Девушка подошла ближе, выключила плеер и с удивлением обнаружила лежащего на песке человека – руки и ноги раскинуты в стороны, будто отдыхает после долгого плавания, хотя нет – скорее всё же походит на труп, вынесенный на берег приливом.
Гвендалин посмотрела в море, надеясь найти там лодку и людей, но увидела лишь ровную, быстро темневшую линию горизонта.
Килморская бухта спокойно ожидала наступления ночи. Люди, собиравшиеся вечером в траттории, уже разошлись по домам, там и тут в окнах зажигались огни. Вот – вот загорятся и немногие фонари на набережной. Гвендалин постояла немного и наконец решилась подойти ближе, но не спешила, будто желая потянуть время.
А потом произошли сразу два события: на другом конце гавани зажёгся маяк Леонардо Минаксо. Он включился с глухим звуком, какой издают иногда старинные фотоаппараты, и окутался ореолом яркого света. И почти тотчас закашлял человек, лежавший на песке.
– Значит, не мёртв… – прошептала парикмахерша, машинально опустив наушники на плечи.
Взглянув на маяк, она направилась к человеку. Он опять покашлял и как – то странно задвигался, словно пытался грести.
– Вы хорошо себя чувствуете? – спросила Гвендалин, подойдя совсем близко.
Мокрый, облепленный водорослями, с бледной кожей, он слегка шевелил ногами, будто плыл.
– Простите! – снова заговорила Гвендалин, присев возле него. – Господин, вы меня слышите?
Человек перестал двигаться и, снова покашляв, повернулся. Тут Гвендалин поняла, что уже видела его где – то. Глаза, правда, закрыты, но она помнит этот длинный шрам на шее, который начинался возле уха и уходил под рубашку.
– Вам нужна помощь? – снова спросила Гвендалин, тронув его за плечо.
Человек слабо кивнул и жалобно простонал:
– Думаю… да… нужна…
– Можете подняться? Давайте, помогу вам… – Гвендалин постаралась приподнять его, потянув за мокрую одежду.
Человек не возражал и послушно, по – прежнему не открывая глаз, с большим трудом встал на ноги.
– Идёмте туда… – сказала Гвендалин, указывая в сторону города.
– Хорошо… – пробормотал Манфред, шатаясь и всеми силами стараясь не упасть.
Он повернулся и, желая понять, кто помог ему, открыл наконец глаза, но тотчас закрыл.
«Сирена… – подумал он. – Меня спасла сирена!»