© Владимир Бреднев, 2020
ISBN 978-5-4498-3955-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Я был юн. Мне хотелось свободы.
Броды, казалось, знакомы все
на реке, что катила воды жизни
близко и вдалеке.
Поводырь мне не нужен. Без лоцмана
с лоцией обойдусь.
Пусть телефон не плещет эмоции,
не будит в эфире ни боль, ни грусть.
По проводам не текут мамины слёзы,
виртуозно точить камень души.
Я выбрался из апофеоза
любви на новые рубежи.
Не звонить, не писать, не откликаться,
упиваясь волюшкой всласть,
падать, карабкаться, подниматься,
только сила моя и власть.
А родители? Что родители?
В цепи отживших одно звено.
Зрители. Просто зрители,
для которых идёт кино
новой жизни. Кипящей чаши,
чаще сладкой, пусть даже яд
в этой чаше вином подкрашен,
всё равно нет пути назад.
Но однажды звезда упала
и сказала: «С отцом уйдём!»
Её гибель и стала началом
возвращения в отчий дом.
Ничего не пойму
И бегу от сознания счастья.
Я чураюсь блаженства
неверности вечной весны.
А во сне мне кладут
воронёную сталь на запястья,
и глаза незнакомки моей
холодны и грустны.
Ничего в мире нет.
Он заполнен огнями рекламы.
Остальное всё призрак,
и каждый находит своё.
Я чураюсь блаженства
ещё не проигранной драмы
и не вижу финала
в не снятом маэстро кино.
Отпускаешь меня почему-то
с глухим безразличьем?
И на нежной щеке
не сверкает алмазом слеза?
Вот несчастье!
А счастье обще и безлично.
Примитивное кредо
не вбитого в стену гвоздя.
Как ни будь велика,
так мгновенна огромная радость,
но извечен и нем
за спиной твой тоскующий взгляд.
Горьким вкусом полыни
наполнена глупая сладость —
в беспросветной ночи
одному возвращаться назад.
Очень тихо кралась в лето осень
Желтым садом, инеем, дождём.
И замерзли яхонтами росы
На окне зашторенном моем.
Никому окна не открываю,
Сплю в дому, нетопленном с весны,
И стола гостям не накрываю,
И не вижу розовые сны.
Все смешалось в этом странном мире:
Гул войны, пожар, вороний грай.
Слёзы радости и пляски на могиле,
Ноты арий и собачий лай.
Горлопаны, вставшие из пыли,
Крикнувшие: «Волю подавай!» —
Обещая, плакали и выли,
Рвали глотки, предрекая рай.
Это было. Все, конечно, было.
Выла вьюга, и снега мело.
Февралем забытым, хмурым, стылым,
Февралем все было, и прошло.
А потом вернулось неизбежно,
Как проклятье, как жестокий рок.
Бросилось открыто и небрежно
Той же датой, в тот же самый срок.
Жгу листы прочитанные книги
И читаю, чтобы дальше жечь
Помыслы, желанья и интриги,
Рвоту буден, разговоров желчь.
В доме холод, сырость, неуютно,
Дом нетоплен, говорю, с весны.
Осень накатилась тучей мутной,
И застыли капельки росы.
Это повторилось, круг свершился,
Чему быть, уже произошло.
Старый мир вандалами крушился,
Чтобы солнце нового взошло.
Жене Елене
В жизнь я только играю
И живу, не тужу,
Даже не представляю,
Как я ей дорожу:
Каждым летним закатом,
Каждой зимней зарёй,
На реке перекатом
И упавшей звездой.
Лесом, полем, долиной,
Где я в детстве бродил.
И зелёной сосёнкой,
Той, что дед посадил.
Как мне дороги дети
И родная семья,
Даже те, с кем на свете
Не сойдусь никогда.
Я гордячке Елене
О любви всё пою,
Когда летом варенье
На запасы варю.
И гуляю с собакой,
Глажу волны озёр,
И, прощаясь у трапа,
Помню тканый ковёр
Тех просторов, где дали
Переходят в леса
И, земли не касаясь,
Рвутся ввысь, в небеса.
Мне играть до забвенья,
Я живу, не тужу,
Просто каждым мгновеньем
Я теперь дорожу.
Какая синь! Какая глубина!
И солнца жар плывёт над жёлтой степью.
Всё смолкло. Штиль. И жизнь затаена.
Лишь облака ползут нечастой цепью.
Тех крыльев ледяная седина
Земли от зноя не спасает кожу.
Она растрескалась, она обожжена,
Истлела вся до тонкой пыльной дрожи.
Но в пепле обожженного песка
Сверкнёт медянки бронзовое тело,
Кузнечик прыснет с горького куста
Полыни от тоски сухой и белой.
Не вынеся кружений степняка,
Из колеи заросшей прянет птица,
И зуммером какого-то жучка
Немая степь на полдень огласится.
Но вдруг замрёт всё, будто смерть вокруг,
И тишина окажется зловещей.
На горизонте темный полукруг
Лилово-синей молнией заблещет.
Поникнут травы, сгинут муравьи,
Нахохлившись, пичуги сядут в гнёздах.
Чернеет небо синее вдали,
Рокочет глухо, яростно и грозно.
Качнётся мятлик, вздрогнет василёк,
Последний ворон вылетит из тучи.
Над головой заплещет ветерок,
И запоёт надрывно и тягуче.
Пройдут секунды. Песенку его
Иерихонские подхватят грубо трубы.
Полмира чернотой заволокло.
Туч шевелятся сумрачные клубы.
Живых гигантов дух неодолим.
Метнулось зарево голубоватым всплеском,
И в тишину в мгновение за ним
Ударило и раскатилось с треском.
Нахлынуло безудержной волной,
Как из ведра, стеной, сплошным потоком,
Бушует в мире ливень проливной,
Живя наотмашь своим кратким сроком.
А к вечеру опять блеснут лучи,
Степь оживёт обильем нот и красок.
И свет луны, как робкий свет свечи,
Пробудит сонмы вымыслов и сказок.
Дайте водки! Я вылечу раны,
Я залью их, пусть больно до слёз.
Утоплю в ней и злость, и обманы,
Флёр мечтаний и сказочных грёз.
Дайте водки! Лекарства от страха,
От соблазнов, проблем, неудач,
От любви, обернувшейся плахой,
От веселья сквозь горестный плач.
Дайте водки! И вот уже мимо
Быт и слава недавних друзей,
И солидности вашей рутина,
И безмолвие наших ночей.
