Войдя в подъезд с тяжёлыми сумками, Любовь Михайловна первым делом вызвала лифт, а уже потом, на всякий случай, заглянула в почтовый ящик. Вынув из него всё содержимое, прошмыгнула в открывшиеся двери подъёмника. Обычно тех десяти секунд, за которые лифт поднимается до восьмого этажа, вполне хватает, чтобы среди бумажного вороха отыскалось что-то значительное. Сегодня им оказалось простое письмо из московского районного суда. Подняв почтовый конверт вверх, Любовь Михайловна сквозь луч света внутри него увидела чёткие очертания судебной повестки. «Ну, вот! Опять простым письмом отправили! А ведь его можно было запросто выбросить вместе с рекламным хламом. В который раз секретарь уклоняется от направления повестки заказной корреспонденцией! Впрочем, а кто я такая, чтобы она в отношении меня инструкцию соблюдала? Вот ещё! Я же – не высокое должностное лицо. Ну, убила она моё право на гарантированное получение повестки. И что? Чем я могу на неё воздействовать, чтобы она впредь этого не делала? Я же не могу по телефону позвонить и гавкнуть: «Что это за проявление неуважения к моей персоне!? Ну-ка быстренько установить этого вредителя и наказать по всей строгости закона за невыполнение должностных обязанностей, чтобы другим неповадно было!» Только и остаётся, что опять в Судебный департамент обращаться. А там точно такое же отношение. В итоге – как слону дробина. Ничего не меняется.» – недовольно подумала она, выходя на площадку.
Перешагнув порог квартиры, поставив сумки на пол, женщина первым делом вскрыла конверт. Отыскав дату в повестке, облегчённо вздохнула: письмо пришло не позже назначенного судьёй заседания, как это уже ни один раз бывало, а до него – есть целых три дня на подготовку к заседанию и составление ходатайств. И на этом спасибо!
Часа через два, переделав все дела на кухне, Любовь Михайловна вернулась в прихожую, где на тумбе у телефона лежала повестка. «Для начала сделаю «звонок другу». – подумала она и заглянула в висевший рядом календарь. – Ага, Люба в четверг должна быть дома.»
Подняв трубку кнопочного аппарата, хозяйка набрала номер телефона.
– Алло. – послышался голос Любови Анатольевны.
– Привет, Любовь. Чем занимаешься?
– Да, так. По мелочам. А что случилось?
– Я тут в календарь посмотрела: ты шестнадцатого числа выходная. Не могла бы со мной за компанию в суд в Москву съездить?
– Ну, да, выходная. Съезжу, конечно! – после небольшой паузы, уверенно добавила:
– Отчего не съездить-то по своей доброй воле? Захотела – пришла в суд! Не захотела – не пришла! И хрен тебе по деревне! Это же тебе ни пинками, как скотину какую, да ещё в наручниках, не приведи, Господи! А так, почему в этот карательный орган в своё удовольствие не сходить, лишний раз на него изнутри не поглазеть? На какое время назначено?
– На четырнадцать часов. Поедем на два часа раньше, как обычно, да?
– А как же перерыв в электричках на обед? Мы же не успеем. Нужно будет в полдвенадцатого выехать, на всякий случай. – убеждённо заявила собеседница.
– Ну, давай, в полдвенадцатого.
– А что за дело будет слушаться? У тебя же их там за четыре года целая куча образовалась!
– Да, был вагон, а тут ещё и маленькая тележка добавилась. Я себе на день рождения в прошлом году подарок сделала: подала исковое заявление о возмещении материального ущерба и компенсации морального вреда за моё нарушенное право. Если ты помнишь, в декабре двухтысячного года судья Карпова, наконец-то, признала действия должностного лица неправомерными. Признала, наконец-то, что ответчик убил моё конституционное право на получение ответа в установленный срок. Вот я и подала. Получается, что в мае, – глядя в календарь, уточнила Любовь Михайловна.
– Так это почти год назад! И всё никак рассмотреть не могут?
– Ты такой хороший вопрос задала! Как тебе на него ответить, если в нашей стране закон – понятие растяжимое? Если бы я была высоким должностным лицом, то рассмотрели бы в считанные дни. Я тебе больше скажу. Если бы в суд обратился президент, то и в считанные часы уложились бы. Другое дело, зачем ему в суд обращаться, когда у него целая куча других способов влияния на противную сторону имеется?
– Каких, например!?
– А то ты не знаешь. Бровью в твою сторону поведёт – и нет тебя. Впрочем, разве только ему? Вспомни ровесника своего, Дмитрия Холодова. Стоило министру обороны сурово высказаться в его адрес и доблестные вояки тут же его казнили.
– Да, погиб просто ужасно. – с неподдельной горечью в голосе согласилась собеседница.
– А ведь журналисту всего двадцать семь лет было. Он честно выполнял свою работу. Вот вникни в эти слова: его вина была лишь в том, что он честно выполнял свою работу. Разве это не жуть? Отсюда следует вывод: за честную работу в России убивают.
– Ты хочешь сказать, что нас тоже убить могут? – тревожно спросила Любовь Анатольевна.
– Ага, размечталась. Пока мы с тобой свою честность не проявим, они нас за своих держать будут. Возвращаемся к разговору. На чём я остановилась?
– На том, что почти год уже прошёл, а твоё дело всё никак рассмотреть не могут. – охрипшим от волнения голосом напомнила приятельница.
