ТАК, НОЧЬЮ НА ДВАДЦАТЬ ВТОРОЕ…
Был летний вечер. Тёплы воды
Струились тихо, серебрясь
Под лунным светом; хороводы
Неслись из далей, в мир бодрясь;
И так задумчива природа,
Даря красивость для народа,
Меняла ночи тихий свет
На шум и блеск любви сует.
Красавец Киев, всем на диво
Рождён для славы и добра,
На склонах гордого Днепра
Вознёсся пышно, горделиво.
И как в минувши времена,
К нему стремились племена
Под ясным светом и молвою,
Взывая удаль с синевою
Всегда задумчивых ночей,
Дарящих много звёзд чудесных,
Но ярче всех подруг небесных
Под звон каштанов, тополей.
Луна, небесная лампада,
Из высей млечной синевы
Всегда светила как услада,
Внимая радости увы…
Но ночь, которую не смею
Тревожить лирою своею,
Досталась людям лишь одна,
Как величавая луна.
То было радостное время;
Луна сребрила над Днепром,
Лукавя миру всем добром,
Давно забыв про горя бремя:
Младых восторгов первый сон,
Любови зрелой перезвон,
И жизни счастливой причуды,
И предвоенной мысли гуды,
И жизнь, судьба в своём чреду
Вскрывали тайны роковые
И предрассудки вековые,
Предвидя мирную гряду…
И лишь того не знали люди
В тиху украинскую ночь,
Что в этом мирном перегуде,
Желая дрёмы превозмочь,
Являлись страшные угрозы
От изобилья вражьей дозы.
На лоне мира и отрад,
Познав луны своей закат,
В тиши стоял зелёный Киев
Украйны солнечной кумир,
Глядя на предвоенный мир:
Подол, Крещатик, Голосиев,
Пустынны улицы в тиши
Ночной смиренности души.
Прозрачный сумрак, блеск безлунный,
Садов оград узор чугунный,
Богдан Хмельницкий с булавой,
И ясны спящие громады
Под электрически лампады,
Хранили город волевой…
Стоял он пышный, горделивый,
Один на склонах берегов,
Местами новый и счастливый,
Храня исторьи старый кров.
Днепра могучее теченье
Таило радость, огорченье:
В гранит одетый правый брег
Дарил реке свободный бег.
Печёрской лаврой знаменитый,
Извечно славный и родной,
Всё украшал он шар земной,
Руси крещеньем именитый…
В неколебимой вышине
Восстал он краше, в тишине,
Тая природы всей красивость
В ответ на радостную живость.
Среди своих семи холмов
Сверкали башенные краны,
Меж ними тополи, каштаны,
Внимали множеству домов.
Но вот, пройдя сквозь тьму ночную,
Нарушив Киева покой,
Войной пронзая тишь земную,
Рванулись бомбы за рекой…
Когда фашистов мощь крылата,
От буйной дури охмелев,
Под вопиющий страшный рев,
Бомбила Киева объекты,
Как будто в поле боевом,
В своём деяньи роковом,
Поправ гражданства интеллекты.
Так в первый час войны большой,
Враги звериною душой,
Рвалися в Киев роком бури,
Чтоб мир бомбить от буйной дури.
Была ужасная пора…
По ближним улицам и дальним
Народ бродил уже страдальным,
Познав войну не для добра…
Так ночью на двадцать второе
Из-за усталых, бледных туч
Явилось горе роковое,
Неся несчастье в мир могуч.
И сытясь буйным разрушеньем,
Любуясь смерти оглашеньем,
И наглым буйством не томясь,
В просторы Киева ломясь,
Фашизм, со злобою злодея,
Терзать готов был каждый дом,
Неся несчастие притом
Свирепой шайкой чародея.
Но зубы стиснув, пальцы сжав,
Народ, от гнева задрожав,
Как обуянный силой чёрной,
Смелея к битве чудотворной,
Над потрясённой мостовой
Был озарён огнем пожарищ,
Впервые видя смерч угарищ,
Годиной смертной, боевой…
И ночь, которую не смею,
Мгновенным гневом возгоря,
Тревожить лирою своею,
Я видел в страхе, смерть коря;
Как будто грома грохотанье,
Рвалися бомбы и роптанье,
Бунтуя злобно вкруг меня,
Таило гневный глас с огня.
И от ужасных потрясений
Всё ж устоял ночной порой
Хоть не был вовсе я герой,
Безмолвьем полон с опасений.
И вот от боли присмирев,
Призвал на годы ратный рев,
Пускай далёк был миг победы,
Идя с боями через беды.
Гремело, выло тут и там
Велико поле роковое,
Войною грозной, боевое,
Служа России, словно храм.
