Огни на буксире выключены. Только стекло рубки отблескивает редкие огоньки берега. Баржа еле слышно скользит вверх по Днепру – с юга на север. Гирлянды потушены. На борту притихли, кажется, осознавая, во что ввязались.
Что за дикая идея – прогулка от Тамани через Керченский пролив и Черное море вверх по Днепру?
Надо остановиться, повернуть обратно, пока не поздно, пока не догулялись до международного скандала.
Но баржа, крадучись как вор в тихой украинской ночи с бездонным звездным небом при свидетельстве молодого месяца, продолжает ход. Её упорно подталкивает призрак-буксир.
Не то чтобы страшно. Скорее глупо. Бессмысленно.
Пологий берег в ивах. Здесь, должно быть, совсем мелко. Баржа чудом не скребет днищем речное дно.
Горят костры. Там, за ивами, недалеко от кромки воды поют и танцуют вокруг костров.
На берегу стоит старушка в темной шерстяной юбке, серой кофте поверх блузы, красном цветочном платке с синтетическими золотистыми нитями, повязанном на голову как обычно она это делала – узлом под затылок.
Баржа почти у берега – так близко, что можно сойти. Можно, но нельзя. Нельзя обнять бабушку, нельзя поговорить, даже шепотом, пока баржа притормаживает.
Она молча улыбается выгоревшими почти добела когда-то светло-голубыми глазами и протягивает венок.
В нем 12 цветков: подсолнух для благополучия, бессмертник для здоровья, мальва ради надежды, тысячелистник для силы, барвинок – любви, василек – верности, ромашка – юности, калина – красоты, любисток – чистоты, хмель для ума, вишня во имя материнской любви и магические маки. Атласные ленты – желтые, голубые, синие, зеленые, красные – струятся ярким легким полотном, опускаясь почти до воды.
На вторую неделю жизнь в здании Центра анализа и экспертизы затаилась в ожидании. Локомотив, двигавшийся по инерции первые дни, начал сбавлять обороты, и вскоре замер. Иссяк поток поручений, приходивших из Большого дома десятками. Те, кто их выдавал, либо исчезли, не прощаясь, либо сами замерли до новых вводных.
Если бы кто-то с верхних этажей решил спросить у местных старожилов – коменданта и двух его подчинённых, они бы рассказали, сколько раз такое проходили. В среднем каждые 3-4 года. Однако все трое обитали слишком далеко от верхних этажей, за проходной, прямо не сворачивая, под арку мимо лифтов и гардеробной, далее направо (не перепутать с дверью в вентиляционную шахту!), налево и ещё раз направо в кабинетах 101 и 102 – строго с 09:00 до 18:00, по пятницам – до 16:45. Поэтому их никто не спрашивал, и комендант с командой привычно гонял чаи.
Жизнь 12-этажного здания Центра находилась в прямой зависимости от Большого дома. Когда там, в Большом доме, менялись начальники, обновлялся состав обитателей Центра. Кадровая текучка была привычной и для обыденной жизни, но во времена перемен ускорялась в разы.
Свежая кровь заселяла Центр, само собой разумеется, сверху.
До сих пор существовало две схемы перемен.
Прежний руководитель мог переместиться в Большой дом и увести за собой ближний круг. Такое случалось нечасто и считалось оптимистичным вариантом.
Чаще начальник исчезал в пространственно-временном континууме столицы. К девятому этажу сведения о нём становились непроверенными слухами, а ниже и вовсе растворялись в рутине повседневности. Через пару месяцев уже никто и не помнил, кто был этот человек и почему исчез.
В любом из вариантов новые обитатели верхнего этажа въезжали в здание с собственным видением стратегических и тактических задач, коррелируемых с личным видением их шефов из Большого дома.
Это, само собой, подразумевало и обновление состава этажей ниже.
Как правило, новое видение отличалось от старого в пределах погрешности, но кого это волнует.
К пятому этажу волна перемен теряла скорость и упиралась в этажи, которые последние 20 лет сдавались в аренду. Этот оплот стабильности сохранялся в буре перемен, исключительно благодаря договорному праву. Каждый новый начальник Центра рано или поздно приходил к мысли обновить арендаторов, но везло лишь тем, на чьё время договор аренды истекал.
До первого этажа, куда много лет назад были выселены комендант с его боевой командой, доходили только отзвуки прибоя. Посему с первого этажа путь на выход оказывался сугубо добровольным. За последние почти 30 лет этим правом воспользовались только дважды. Оба раза в связи с пенсионным возрастом.
Какая никакая стабильность у самых Чистых прудов.
Однако ж ни войти, ни выйти из здания Центра без ведома коменданта не представлялось возможным: каждый новый сотрудник при поступлении на работу должен был пройти инструктаж по технике безопасности, а увольняясь, – сдать пропуск. Так что обитатели первого этажа всегда одними из первых видели масштабы очередной пересменки. И точно были единственными в здании, кто видел перемены в ретроспективе.
Они не знали точного ответа разве что на один вопрос: чем, собственно, занимается Центр.
На этот вопрос, впрочем, не мог однозначно ответить ни один обитатель здания.
Каждый конкретный человек понимал, чем занимается именно он, максимум – его управление, но понятия не имел, что делает соседний кабинет.
