Часть первая
Домашняя
Короткая
Чем ты старше,
тем больше вещей,
о которых ты можешь вспомнить
и радоваться этим воспоминаниям.
Кадзуми Юмото.
Дни,
в которых появилась музыка
В тринадцать лет ты знаешь о себе примерно все. Только из гороскопа. А так, возраст ни о чем. Среднее жизненное на всех фронтах. В самом расцвете только прыщики на лице. Со школой тоже все понятно: не высовывайся и учись себе тихонько. Кое-где опоздай, кое-что почитай. Хорошо, что с английским мы дружим – на него у меня большие надежды и предчувствие. Тем более Лёля сказала – учи язык и будет тебе летом Италия.
А еще с музыкой у меня сложилось. Нет, на гитару меня Лёля не пустила.
– Я уже наигралась когда-то так, что ходила лунатиком по дому, – сказала она, – и вместо обычных – музыкальные диктанты в школе писала.
Но Эдик тут проявился: притащил из гаража свою старую гитару, купил и натянул пластиковые струны, чтобы пальцы не так болели, настроил кое-как. Уж не знаю, чем он Лёлю задобрил, но гитару она в дом приняла и даже место ей обустроила, правда, за шкафом, подальше от своих глаз.
Эдик как наоперируется за день, как придет домой весь такой вроде веселый, гитару достанет – и давай один и тот же мотив гонять по двадцать раз. Я всегда думала, что он это от хорошего настроения. Но Лёля его дольше знает и объяснила – что наоборот, поет, когда на работе плохо что-то, не ладится с больными питомцами или птичку жалко. Я поверить не могла – разве можно так самозабвенно играть и петь, если настроения нет? Оказалось, можно.
Эдик наотрез отказался разучивать все песни кроме одной. Там про санитаров, которым я ни в коем случае не должна отдавать его гитару, когда они за ним придут. А когда это случится, я должна непременно спеть им всем песню про любовь. Вот такие там строчки. И так Эдик к этой песне прикипел, так жмурился, когда мы ее вместе пели, что я наконец согласилась – плохо ему, да. Когда человеку хорошо, не будет он так по струнам лобать и так неестественно хрипеть Вольским.
Когда Лёли и Эдика не было дома, я потихоньку учила другие песни. И даже успела одну грустную и одну на английском. Один раз я в школе сыграла их, так для себя, на чужой гитаре, которую мне просто подержать дали. После этого меня в походы стали звать и я там играла и других учила.
Но Лёля как-то раньше с работы вернулась и услышала, конечно, как я горлопаню, и вся застыдилась перед соседями, которые между прочим претензий не предъявляли.
– Так значит! Теперь я для тебя тетя Лёля! – перекричала меня она и отвезла гитару бабе Маше.
Но было уже поздно. Пальцы намертво запомнили аккорды, и я играла на невидимой гитаре не хуже, чем на настоящей. А вот Эдик еще угрюмее стал. Теперь ему не на чем было свое плохое настроение отыгрывать, и он записался на волейбол. Иногда мы с ним все же пели про санитаров, когда Лёля в свои туры ездила. Я мычала, создавая музыку, он пел. Получалось неплохо, даже соседи оценили, постукивая по батареям чем-то железным в ритм.
Я даже нарисовала на картоне гриф в натуральную величину и на нем простым карандашом помечала аккорды – учила новые, повторяла старые. И до того заигралась, что меня в музыкальную группу взяли. Правда, в поп. И у всех там были сценические имена, как у «Spice Girls». А я себе никак придумать не могла. Пока это сочинение подвернулось.
Майские дни,
с дождями и новым именем
Сочинения я плохо писать не умею. Всегда на «отлично» или около того. Особенно хорошо шли они в конце учебного года, когда правила заканчивались, а учебные дни – нет.
– Катя, тут конкурс намечается, – подозвала меня после урока русского языка Алла Петровна. – Конкурс эпистолярного жанра, слышала о таком?
– Это когда письма пишут?
– Почти так. Это стиль речи, используемый при написании писем, открыток, телеграмм. А еще литературный прием в разных жанрах прозы. И тема… как раз твоя, – Алла Петровна протянула мне листок, который держала в руках.
Жирным шрифтом было выделено
«на тему: «Письмо человеку, которого мне не хватает»».
– Угу, – сказала я и за секунды сгоняла куда-то в пятку, потом в мизинец, затем к правому уху и вернулась снова сюда, к себе, стоящей у учительского стола.
– У тебя получится. Возьмешься? – и она обхватила пальцами мое запястье.
– Попробую.
– Вот и хорошо. Оценку я в любом случае тебе поставлю самую высокую.
– До свидания, – промямлила я и потащила себя весом, наверное, с тонну из класса.
Дома я сразу же достала бумажный гриф, несколько раз прогнала «Blondie», но легче не стала. Руки оставались тяжелыми, ноги гигантскими, голова чугунной. Я взялась на санитаров.
ЧЕЛОВЕК
КОТОРОГО МНЕ
НЕ ХВАТАЕТ
– варилось в чугунке.
Человек, которого…
После того, как я двадцать раз пропела про санитаров, вся стала пушинкой. Сняв зачем-то всю одежду, я залезла под одеяло и уснула. Повезло, что завтра был выходной – девятомай.
Парад я, естественно, проспала. Зато к утру у меня было готово алиби: я писала сочинение. И это было сущей правдой. Все строчки – с первой до последней были точь-в-точь как спагетти, которые я люблю – al dente.
«Мама!» – крикнула маленькая девочка и побежала навстречу молодой женщине. Её пепельные волосы, наспех собранные в косу, совсем растрепались. И теперь в них беснуются полуденные лучи солнца. Её большие темные глаза блестят – дождалась. Молодая женщина ускоряет шаг. Их разделяют метры и нашпигованные ухабинами годы».
