Глава 1
Штурм
Безмятежен и спокоен Дунай. Лишь легкая рябь у поросшего лесом пологого берега. В эту ночь, 28 мая 1829 года от рождества Христова, тысячи русских солдат, в праздничных мундирах выстроились, скрытые от неприятельских пушек в редких дубравах левого берега. За деревьями багровое небо; всё ниже давит его к земле тяжелая ночная тьма. С полверсты1 до западного берега. На том берегу освещённый багрянцем черно-зелёный силуэт турецкой крепости Рахово; его видят те, кто стоит в первых рядах, слушая литургию, может быть последнюю в своей жизни.
На рассвете восемьдесят лодок и десять паромов с двумястами охотниками2, и батальоном 34-го егерского полка3, переправятся через Дунай, войдут в устье реки Жио; и нападут на крепость. Когда авангард высадится на болгарском берегу, лодки и паромы вернутся, и так до тех пор, пока все три полка (Томский, Тобольский и Московский) не переправятся к стенам крепости4.
Возле алтаря, собранного из земли и дёрна, полковой священник Тобольского полка, отец Иов, в тишине, при свете свечей, молился. Молился негромко и неспешно. Казалось сам лес замер, до того было тихо. Каждый солдат, что стоял сейчас в строю, боялся и подумать о мирском; мысли погружены в молитву. Если у кого и появлялся забытый образ: дом, мать, жена… гнал его крестным знамением – не та минута. Кто знает? – будет ли он убит, или покалечен, или минует его турецкая пуля… Сейчас все тобольцы готовились к славной смерти. И каждый в мыслях своих молил Господа – если случится быть убитым – принять его грешную душу и посадить ее одесную Себя. Таков был тогда, в те славные времена, русский солдат. Бывший крестьянин, забранный из семьи, за долгие годы службы царю и Отечеству, он забыл, как выглядит его мать, отец… жена, дети, – что с ними стало?… Его семья, это полк. И всё как в песне, что пели часто и сами тобольцы и все, кто по рекрутскому набору стал навечно русским солдатом: наш родимый – Царь непобедимый; наши отцы – храбры полководцы; наши матки – белые палатки, а наши жены – ружья заряжены.
…Кончен молебен, солдаты, один за другим, подходят к отцу Иову. С трепетным волнением, многие со слезами, причащаются Святых Христовых Таин. Деньги – все что есть, до копейки, кладут в церковную кружку – не должны лукавые деньги отяжелять в бою тело. А кто ждет причастия, поет. И как шелест листвы успокаивает душу, так и это солдатское многоголосье успокаивало слух и вселяло силу: «Тело Христово приимите, Источника Безсмертнаго вкусите».
Последним причастился сам отец Иов, причастился уже на утренней заре. Бодрые телом и крепкие духом вышли тобольцы на берег.
– С востока сия звезда воссияет! – вознеся руки с крестом к небу, произнес отец Иов.
Там, на болгарском берегу, наши две сотни охотников и батальон егерей уже вступили в бой. Это слышно по выстрелам и видно по клубам пушечного дыма. Взяты ли стены, в городе ли охотники? Не понять. Но раз идет бой, значит, живы они. Вплавь бы бросились тобольцы на помощь своим братьям-солдатам, прикажи им их полковник.
Дым окутал воды Дуная. Пушки били с обоих берегов.
Сквозь дым самые зоркие углядели лодки, что возвращались на берег Малой Валахии5.
– Лодки! – пронеслось по рядам.
Отец Иов, точно в лице изменился. Не должен он плыть к крепости. Все полковые священники, отслужив молебен, вернулись в лагерь. Но как ему, только что благословившего своих солдат на победу, оставить их без слова Христова? Решение, быть со своими братьями до конца, вселилось в душу отца Иова и крепло с каждой минутой, когда лодки становились всё ближе и больше. Пушечный дым скрывал их, и турки, отчаявшись потопить эту малую флотилию, перенесли свой огонь на русский лагерь; впрочем, не зная, где он, палили всё в лес, валя и круша вековые буки и дубы.
Лодки пристали к берегу, тобольцы по приказу своих ротных занимали места, отец Иов в волнении, даже не подобрав рясу, вошел в воду.
– Братья, – непреклонно произнес он, – я с вами, – сказав, отец Иов довольно ловко перешагнул через борт и сел на скамью. Не противились солдаты, обрадовались – не было еще на их памяти, чтобы с ними плечом к плечу в бой шел священник.
– Герой наш батюшка.
– Возьмем крепость.
– Как пить дать, возьмем.
Так меж собой говорили солдаты. И так гребцы налегли на весла, как никогда не налегали – не поплыла, а понеслась флотилия сквозь пушечный дым к вражескому берегу; сам же отец Иов непрестанно читая молитву, сидел на носу первой лодки.
Что заставило его, монаха, взойти в лодку и устремится туда, где смертоносные пули и ядра, не разбирая сана и сословий, убивали и калечили живых людей? – он и сам наверно не знал. Какая-то незримая ему Сила заставила его сделать это. Не чувствовал он страха. Не тронули его душу сомнения. Не может он поступить по-другому. Первым он должен взойти на стену – с крестом в руке и на виду солдат, и тем внушить им мужество. Там, на том берегу под турецким игом его братья во Христе. Много слышал он рассказов о турецких зверствах: как болгарских младенцев накалывали янычары на штыки, как женщинам и старикам отрезали ножами головы, как глумились над православными людьми эти нехристи. Остановить насилие, положить конец этому бесчинству – вот о чем думал он, всё ближе приближаясь к крепостным насыпям. Слышал он от командующего полком, генерал-адъютанта барона Гейсмара, что взятие Рахова важнейшая операция. Главные турецкие силы находились вниз по течению Дуная, множество кораблей и барж снабжали янычар зерном и мясом, оружием и боеприпасами. В узком месте Дуная стояла крепость, и кто владел крепостью, тот владел и всем водным путем
