Читать онлайн полностью бесплатно Владимир Пещера - Иоанновы кони. Стихи

Иоанновы кони. Стихи

Дорогой друг, перед тобой метаисторическая книга стихов о России. Если представленные мною вирши затронут сердце, подтолкнут к самостоятельным рассуждениям над судьбами нашей Родины, то это будет самой лучшей наградой для Автора.

© Владимир Пещера, 2019


ISBN 978-5-0050-4065-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Иоанновы кони

Кто же это затеял? —

всё вкось идёт,

вкривь, —

искалечены звёзды,

кресты вверх ногами, —

Иоанновы кони,

заслышав призыв,

нервно тянут поводья,

гордясь седоками.


На бескрайних

заброшенных

отчих полях

никого,

никого не останется

вскоре, —

сам себе говорю,

что те всадники – прах, —

не такое уж страшное

русскому горе.

Господь нам улыбается с небес…

Господь нам улыбается с небес

и мы с тобой в раю, как будто,

мы тоже тихо улыбаемся кому-то, —

похоже, кто-то взял да и воскрес. —

Господь нам улыбается с небес.

Господь нам улыбается с небес, —
слетаются счастливые минуты,
стихают языки душевной смуты
и замирает  шумный  мелкий бес. —
Господь нам улыбается с небес.
Господь нам улыбается с небес —
и жертв не надо и даров искусных,
и восхвалений буквенных и устных,
и показушных  сказочных чудес —
Господь нам улыбается с небес!

Свет в окошке

Ни слова больше о берёзках,
чтоб… не ускорить их конец! —
вновь развели  легко и просто,
не разобраться, кто ж подлец.
Патриотизм – похлёбка кошке,
когда о русских в нём «ни-ни»…
Зачем такой мне свет в окошке
с особым блеском в наши дни?

Сила

Ты явишь полуденным светом,
луною мерцаешь в ночи,
зарёй поднимаешься где-то
над сонмами спящих  лощин,
идёшь над простором усталым,
касаясь пологих вершин,
скрывая великое в малом
среди среднерусских равнин.
Я слышу тебя в птичьем пенье
и в треске степного костра,
и в шорохе тайном видений,
и в сполохах чуткого сна. —
О! Ты – животворная сила,
в ком вся бессловесная тварь
и люди – живые могилы
иль крады не справленной гарь;
богам и царям ты не внемлешь,
кругами обходишь стеня,
целуешь родную мне землю,
по имени кличешь меня.

Не видать…

Не видать на небе клина
из крикливых журавлей…
Ба! – Знакомая картина! —
Спит унылая равнина,
как и те, кто жил на ней.

Смертный сон пьянее воли,

шьёт крестом да по земле,

всё в оградках свежих поле —

в этот свет несут в подоле,

в мир иной, всяк, на крыле.

Мертвецы терзают небыль,
как живые треплют быль,
и дрожит от ветра стебель,
от того, что он бесхлебен
или просто, что ковыль.
И зовёт тихонько голос, —
Чей? Откуда? Не понять…
И белеет русый волос,
как в снегу упрямый колос,
что забыли прежде сжать.
Не видать на небе клина
из прощальных  журавлей,
только тучек паутина,
а под ней лежит равнина…
Кто продолжит жить на ней?

Бредущая

Ещё жива моя Россия, —

сучит ногой в земной пыли, —

ей жгут лицо ветра косые,

и громы бьют из-за горы,

косноязычный щебет птичий
собраться с духом не даёт,
она с животным безразличием
глядит устало в небосвод,
бредёт, как будто на заклание,
предав богов, продав и крест,
и уповает на предание,
что путь укажет божий перст.

Этой осенью

Повалился на землю я колосом,

с цветом нивы овсяной волосом,

загляделся на луг неба с просинью

поздней осенью, чудной осенью.


К полю жаться спиною не холодно, —

я ещё живой с чувством голода

ко всему, что само в душу просится

дивной осенью, доброй осенью.


Так свежо, так легко мне мечтается,

чувства светлые кружатся стаями,

а нечистые тучкой уносятся

в дали дальние ласковой осенью.


Я лежу, – лишь хорошее помнится, —

проскакала годов моих конница,

показалась подковкой та сосенка, —

что за счастье идёт этой осенью?

Если честно

Да,
мы жили,
как в конюшнях,
где барак, и так и сяк, – барак,
верили наивно, простодушно,
что рог изобилия —
сельмаг,

полагали, —

рай за нашей дверью, —

только б не война и жар измен, —

мы ругали и хвалили

Берию,

и застой страны был нам

священ,


хоть и сердцем ждали

перемены,

по вождям сверяли мы судьбу, —

Ленин

всё одно лежал поленом

в самом выдающемся

гробу.

И дождались!
Всем уже известно,
что обмануты и подло и легко, —
смотрим вдаль устало,
если честно,
и не понимаем…
ничего.

«Живу и я по всученным обрядам…»

Живу и я по всученным обрядам
смердящего больного бытия, —
и мне, пожалуй, ничего уже не надо, —
жила бы только Родина моя.
Нет, не дадут, в покое не оставят,
как выжмут соки, сразу пустят кровь,
потом  очередную гнусь натравят
и повторится сорок первый вновь.
Увы, история бедна на варианты.
Что ж, вилы есть и грабли у дверей,
о них частенько забывают оккупанты
и кое-кто из доморощенных князей.
Пока живу по всученным обрядам
навязанного сверху бытия,
но мне, как много, ой, как много, надо,
чтоб возродилась  Родина моя.

В тучных землях Ханаана

В тучных землях Ханаана
прадед мой растил пшеницу, —
и веками неустанно
вёл Господь его денницу, —
жил обычно, по-крестьянски,
прославляя в небе Бога, —
тыщи лет до христианства
с Ним беседовал у стога.
Дед в святой реке купался
и коров своих поил,
а на Север же подался,
лишь когда не стало сил:
вышло время чужой стали —
дед покинул отчий край,
Иорданом ему стали
Днепр, Днестр и Дон-Дунай,
а потом Ока и Волга,
где моих отцов земля.
Прадед шёл к России долго…
до московского царя.
Нынче нет уж Ханаана,
только помнит Иордан,
как поил коровок рано
мой прадедушка Иван.

А ты носишь дрова…

А ты носишь дрова,
утопая ногами в сугробах, —
перепутана жизнь
и на сердце  тяжёлая мгла,
вот и март на дворе,
на макушках соснового бора,
а тебе всё равно, —
ты таскаешь, таскаешь  дрова
из соседних сараев, тайком,
пробираясь косулей,
где глухая тайга
над тобою встаёт по утрам,
а за сотни ветров жизнь гудит


Ваши рекомендации