Позвольте, я расскажу о своей профессии.
Перво-наперво в нашем деле не обойтись без трупа.
В полутемной аудитории витал странный запашок.
Мне пришлось вытащить из жилетного кармана платок и зажать нос. Я быстро сообразил, что это может быть. Не запах университета, а запах мертвого тела. В центре лектория восьмиугольной формы возвышался патологоанатомический стол, а рядом с ним стоял наш профессор с газовой лампой и настраивал механизм загадочного назначения. Мы с приятелем Уэйкфилдом вошли в аудиторию, заняли места на одном из рядов, что восемью секциями окружали профессора и стол, и стали ждать остальных вольнослушателей.
– Как думаешь, это… – прошептал мне на ухо Уэйкфилд, указывая в центр зала. Там, вне всякого сомнения, лежал накрытый белой простыней труп. Эти бренные останки, материал сегодняшней лекции, приковали взгляды всех студентов. Как только профессор убедился, что все в сборе, он вытащил старый добрый «люцифер»[2], чиркнул им об угол стола и зажег газовую лампу. К витающему по аудитории тлетворному запашку примешались едкие нотки горящего фосфора и газа. Профессор прочистил горло и сказал:
– Сразу уточняю. Материал для занятия заготовлен свежайший. Думаю, вы все слышали о скандале, который разразился вокруг Кембриджа. Так вот, знайте: в Лондонском университете таких историй не бывает. Будьте любезны учиться прилежно и держаться с подобающим достоинством.
– Ну-ну, – хихикнул Уэйкфилд, но от тяжелого взгляда профессора сжался, точно кролик. Вечно ему надо ляпнуть, а мне, его ближайшему товарищу, потом выкручиваться! Я протеже профессора Сьюарда, мне не с руки пятнать репутацию.
– Прикуси язык, дурак! – толкнул я своего приятеля, которому явно недоставало такта, в бок. Уэйкфилд только пожал плечами.
Нет, оно, конечно, понятно – над таким занудой, как профессор, грех не посмеяться. Об этой новости уже кто только не написал: от уважаемых изданий типа «Таймс» до газетенок вроде «Дейли Телеграфа», которым грош цена. Речь шла о скандальном анекдоте: один профессор в Кембридже прикупил мертвое тело для своих экспериментов у расхитителя могил. Трупы нынче в дефиците, и многие исследователи, наверное, сочувствуют оконфузившемуся коллеге. Никто не спорит, рост свободной экономики напрямую зависит от рынка мертвецов, но пригодные тела не бесконечны, да и получить на материале штамп одобрения от духовенства – та еще задачка. Короче говоря, от роста спроса количество смертей не повышается, что бы там ни завещали нам отцы экономического либерализма.
– Читал? Вчера в «Дейли Телеграфе» писали… – не унимался Уэйкфилд.
– Чего еще? – огрызнулся я.
– Одна вдова прогуливалась по Пикадилли, а тут бац – ее муженек, который второго дня Богу душу отдал, на козлах сидит, омнибусом правит. Удивилась, бедняжка. Она-то была уверена, что он покоится себе в могиле.
– Хочешь сказать, его зафранкенштейнили без прижизненного согласия?
– В точку! Лорд-мэр говорит, что с мертвыми в Британии до сих пор полный кавардак.
– Все так плохо?
– Судя по сводкам Скотленд-Ярда, количество дел по факту хищения тел возросло на шестьдесят процентов по сравнению с прошлым годом.
Я вздохнул. Спрос на трупы растет, а мы все топчемся на месте. Чтобы собрать больше урожая, увеличивают площадь засева, чтобы получить больше масла – популяцию скота, но с мертвыми все не так просто. Подданные Ее Величества не «произведут» больше трупов за год, если только не разразится какая-нибудь эпидемия.
– Я слышал, уже появились кладбища с круглосуточной охраной. Представляешь, работенка? Сидеть ночью среди могил, – театрально вздрогнул Уэйкфилд. – Ужасно.
– А ты что, привидений боишься? – спросил я, и мой друг покачал головой.
– Нет, духов хотя бы изучать интересно. А вот всякие вурдалаки и оборотни…
– Нет, ты положительно безнадежен.
– Уэйкфилд! – прикрикнул лектор, и мы с Уэйкфилдом замерли на своих местах. Профессор раздраженно ткнул в нас указкой. – Если вам есть что сказать по делу, спускайтесь ко мне и поделитесь с аудиторией! Может, расскажете нам про духовную эссенцию?
– Ч-что вы, профессор! Я нижайше прошу прощения.
– Тогда позвольте уж мне!
Профессор Сьюард откинул простыню с патологоанатомического стола, выставляя на всеобщее обозрение, как и обещал, чистейший и свежайший, без единой царапины, обнаженный труп. На вид я бы дал бедолаге лет тридцать пять, и, судя по отсутствию ранений, скончался он от болезни.
Тело, утратившее духовную эссенцию… иными словами, которое оставила душа, не лишено своего рода жестокой красоты. Пока его не покинула жизнь, этот труп был человеком, а после смерти превратился в неодушевленный объект… То есть все не так просто, но на подобных невредимых телах эта разница ощущается острее. До своей гибели жизнь скрывала под телесной оболочкой красоту тонко и сложно функционирующего механизма, образованного переплетением костей и сухожилий. Обнаженную вещественную красоту.
