Утро выдалось пасмурным. По стеклу глухо постукивали капли осеннего затяжного дождя. День не обещал ничего хорошего. Голова болела, и во рту полыхало отвратительное варево из вчерашнего веселья и сегодняшнего похмелья. Не хотелось открывать глаза. Он знал, что утренняя грязь и разруха сопутствуют всегда настоящим творческим вечерам. Особенно, когда происходят жизненно важные события. А такое событие произошло. Персональная выставка в одном из самых престижных выставочных залов страны, после длительного застоя. Когда целых восемнадцать лет он находился в забвении. Все отказывались его выставлять, абсолютно все.
Ну, конечно, так было не всегда. Было время, когда никто не отказывал. Глядя портфолио, вначале высказывали немое удивление, затем восхищение, затем неизменно задавался вопрос, – а вы собственно кто, откуда, и где вы были раньше, то есть, почему о художнике такого масштаба никто никогда не слышал.
Он отвечал всегда одинаково, – я из другой страны, работаю под прикрытием. Это было шуткой, конечно.
В ответ понимающе улыбались. И пересматривали портфолио. Затем, шел главный вопрос, – чем будете платить за аренду помещения?
И он как истинный творец неизменно отвечал, – денег нет! Берите картины. И как это не странно, соглашались, и за две, три картины, впускали неизвестный талант на свои дорогостоящие арендные площади.
Эзотерический портрет «Я», А. Смолич
И по началу все шло превосходно. Все радовались, что открыли новый талант, можно сказать талантище. И были пресс-конференции, и телевидение, и радиовещание, и просто газетные статьи. Завязывались контакты и даже в некотором смысле дружба. Женщины кокетливо поглядывали, стараясь рассмотреть в симпатичном провинциале именно того, ради которого можно и в изгнание, и в забвение, но только уже с известностью и гарантиями на бессмертие! Ведь помнят же люди Галлу Сальвадора Дали, Лауру Петрарки. А что уж говорить о Моне Лизе Леонардо да Винчи – но это вопрос спорный, да и какая уважающая себя современная столичная женщина захочет походить на Монну Лизу? Но не это важно, а только лишь то, что быть музой таланта это и достойно, и модно, тяжеловато, конечно, но ради вечности, можно потерпеть!
Все начинало рушиться, когда птица счастья, казалось, уже была в руках. Главный, от которого зависела судьба выставки, как-то смущенно подходил с вопросом, а долго ли еще планируется демонстрация экспозиции. На удивление художника, как правило, отвечалось, что в столице своих талантов хватает, а аренда дороговато обходиться, и вообще, пора прощаться!
Конечно, бывали нюансы, и даже кое-что удавалось продать, до разрыва. Но разрыв был неизбежен и художник, которому хотелось только одного, творить и творить, вынужден был все снова и снова искать арендные площади, спонсоров, и средства к существованию, перебиваясь заработками в изостудии и мелкими заказами.
Необходимо заметить, что те самые женщины, которые так рьяно боролись за место у творца, куда-то испарялись, оставляя по себе лишь легкие приятные воспоминания.
Так было всегда. Одна и та же схема. Один и тот же конец. После очередной неудачи, он возвращался измученный, опустошенный и обозленный к своей провинциальной жене. Она его отогревала, откармливала, излечивала, вселяя веру в его абсолютную гениальность, и он шел дальше.
Да, так было всегда! Затем, ситуация совсем ухудшилась, толи потребность в искусстве как таковом значительно уменьшилась, толи его полотна стали совсем уж несовременными, только выставлять, отказывались совсем. Поэтому, лежа утром на измятой постели в своей столичной мастерской, ему не хотелось открывать глаза и возвращаться в мир, в котором все уже случилось, все схемы созданы и пройдены не один десяток раз. Пройдет и это, – сказал когда-то философ. Пройдет и значит повториться вновь.
Он был опустошен. Случилось все! Спустя восемнадцать лет, опять выставка, опять телевидение, газетчики обещали сенсационные статьи. Он решил в последний раз испытать судьбу, продал родительский дом, в очередной раз бросил надоевшую, как ему казалось, жену и переехал в столицу. На вырученные от продажи дома деньги, снял мастерскую в коммуналке, такие еще остались на окраине, а остаток суммы пошел на оплату тех самых арендных площадей. Несколько месяцев подготовительных работ, налаживания связей, знакомство с репортерами, поиск официальных лиц способных поддержать хоть словом, хоть делом. И если на сей раз, ничего не выйдет, все! – он «ломает кисти»! То есть уходит из искусства навсегда. Но об этом думать не хотелось. Потому-что это навсегда не сулило ничего хорошего. Без искусства может и можно прожить, а вот без жилья сложновато. Конечно, оставалась еще жена, но эта мысль совсем портила ему настроение. А менять профессию, не очень то хотелось, да и моглось.
Так он лежал и размышлял, глотая приторно обжигающую слюну – остаток воспоминаний от вчерашнего банкета.
До сознания донеслись какие-то звуки из ванной комнаты, женский голос напевал популярную мелодию типа «о, майн гот…» и журчала вода.
