В Москве бывает одиноче, чем в поле без конца и края. В зимнем поле, припорошенном снегом. На замерзшей терке пашни – без иллюзий: бездельная поземка не поможет сдвинуться с места, не подтолкнет в спину. Куда идти? Надейся только на себя.
Мегаполис в графитовое время суток, когда умирает очередной день, вроде бы так и кишит людьми. Но мы друг для друга не реальнее Летучего голландца, которого, по легенде, видят заблудившиеся моряки. Скорее слабый зимний дождь начнет перешептываться с чисто вымытым окном и проситься в гости, чем мы вспомним о тех, кому без нас – плохо.
О том или той…
Ну а с незнакомыми… На «скажите, пожалуйста, где тут…» хмуримся – и мимо, не замедлив шага. Может, плечом чиркнем – вот и весь контакт. Даже если на Малой Дмитровке растерянно спрашивают, как попасть на улицу Чехова. Некогда нам остановиться, обдумать и хотя бы сфокусировать старое и новое названия одной и той же улицы. Тем более обогнем, не притормаживая, того неопрятного старика, что беспомощно осел у темного зева подворотни.
Подумаешь, вонючий бомж.
Кто бы ни был, но человек же.
Старика зовут Вадим. Отчество редко кто добавлял. Разве что в официальных инстанциях – в поликлинике, в паспортном столе… Прописывая в комнату к молодой жене, с издевкой обозвали гражданином Васильчиковым Вадимом Константиновичем.
Да еще его вежливо и чуть брезгливо именовала по полной форме теща, совсем не вредная. При первой – надо же, не забытой им – встрече, с намеком покашливая, дернула дочь за рукав: «Вера! Кх-кх… Да Вадим Константинович старше даже меня выглядит!» В голосе – и стыдная грязнотца, и женское кокетство. Дотерпела бы, пока зять куда-нибудь отлучится, – в коммуналке-то негде уединиться. Провинциальная импульсивность сработала. Слышным ему шепотом запричитала: «Пусть хоть бороду сбреет свою седую! Стыдно кому сказать! Вдруг у нас в городе узнают… Ради кого ты сына бросила… Бедный Герочка… как он без матери-то?»
Вадим тогда невиновато и необидчиво улыбнулся. Им с Верой, отчаянным новобрачным, было все равно. Богема. Возрастная дистанция в четверть века их нисколечко не напрягала.
Вадим Васильчиков – акварелист, пишущий «по-мокрому», когда уверенные мазки кистью должны дать краске растечься по бумаге, оставляя пустое пространство листа. Техника не допускает переделок, и если работа не получилась с одного раза, то – на выброс. Мир в каждый раз, в каждое мгновение заново творится. Ни заранее продуманных композиций, ни предварительных эскизов.
Художник кое-где и кое-кем был признан гением.
И Вера – как начала писать гуашью на втором курсе искусствоведческого, так не оторвать. Акварель, акрил, масло – все освоила.
Гера? Нормально живет уже больше десяти лет с заботливым и хозяйственным отцом. Да с ним мальчику даже лучше, чем с фанатичной и безалаберной Верой…
Но это все в прошлом. Прошло. Закончилось.
Веру старик не удержал. Что ж, живая женщина… Теперь она в Нольдебурге. С Вадимовой княжеской фамилией и с тамошним новым мужем-помощником. И по жизни, и по искусству.
Недавно навестили они в Москве бывшего родственника. В самом начале зимы. Белизна снега еще не разбавила, не подсветила серый уличный фон. Сыра привезли. Сегодня, когда вытащил из холодильника одинокую, как он сам, жестянку с чем-то охряного цвета, обнаружил за ней бело-желтый кусок в глубоких морщинах. Застрял в алюминиевой решетке. Понюхал, откусил и не заметил, как с голодухи все съел. Теперь что-то подташнивает.
Остаться на диване? Сумерки вот-вот… Может, получится заснуть… Надвинул веки на глаза, но мысли же так просто не занавесишь. Старость учит рачительно распределять еду, время… Хуже нет – проснуться среди ночи. В полной темноте так и жжет: зачем жил?
Нет, сейчас лучше не спать. Да и дела есть. Вдруг завтра еще больше поплохеет? Если встать не смогу…
Вадим кропотливо выпростал правую ступню из-под ватного одеяла, ни во что не одетого (нет постельного белья – нет лишней проблемы). Опустил скрюченную конечность на пол и, бормотанием заглушая неновую боль в суставах, вынул себя с лежбища, потом из комнаты, потом из квартиры…
Ноги двигались сами собой, и голова пока работала: сухари кончились, на свежую буханку без скидки, положенной пенсионерам, вряд ли хватит. Может, где и завалялась неучтенная рублевая заначка, но ведь карту, «социальную карту москвича», все равно надо восстанавливать. Потерял… Герочка бы, конечно, помог – принес бы и еды, и денег, и в собес с ним сподручнее… Но он к Вере улетел и вернется… Когда? Где-то было записано…
Старческие мышцы часто подчиняются инстинктам, не успев согласовать свои сокращения с мнением головного мозга. Непроизвольно пукают пожилые люди, мочатся, движение стопорят, замирая посреди дороги…
Вадим останавливается, и тут же кто-то, молодой, торопливый, подталкивает его. Несильно задел. Когда такое случилось впервые, он обозлился – поковылял за невоспитанной девицей, прокричал ей вслед – не помнит что. А она даже не оглянулась. С тех пор поумнел. Сердишься – значит, еще пожить хочешь. А ему уже вроде все равно.
Все равно…
Зачем тогда в непогоду потащился? В постели сподручнее ждать смерти. Но нет же. Смирившийся мозг еще не продвинул, не продавил свое решение, не довел его до мышц. Тело жить хочет.
