Нашей действительностью, бытом, рассуждениями, – словом всем тем, что называется реальностью, управляют внешние обстоятельства. Власть, деньги, политика, семья, – каждый из нас без труда припомнит любую причину, под влиянием которой он совершает тот или иной поступок. И лишь во сне человек начинает быть самим собой. Сон – единственное, что принадлежит человеку.
Философы считали, что сон – это маленькая смерть и лишь Фрейд обнаружил, что наши фантазии и мечты могут проявляться во снах. «Фантазия, как и каждое создание психики, как-то: сон, видение, бред – должно иметь какое-нибудь значение», – писал он в книге « Психоанализ. Леонардо да Винчи».
Все мы хотим быть красивыми, богатыми, здоровыми. Воплощение всех этих желаний мы каждодневно видим и слышим.
Сон – это реализация ваших фантазий, вашей мечты. Не чужой, позаимствованной из видеоролика, а личной, индивидуальной.
Именно под таким ракурсом можно рассматривать роман Федота Симонова «Губернские бега».
О чем она рассказывает? О жизни крестьян Тульской губернии в начале 19-го века? О любви властной помещицы к батраку-бедняку, подавшемуся на службу в армии длиной в 25 лет? Вдумаемся – целых 25 лет жизни. При том, что средняя продолжительность тогда в России составляла 50—55 лет.
Эта книга – сон русского человека об идеальной жизни, в которой добро всегда побеждает зло, а счастье всегда оказывается не за горами. Это счастье можно потрогать руками, представить его. Выдумать. И окунуться в фантазию писателя, жизнь которого вряд ли баловала успехами и удачами. Помечтать вместе с автором, каким бы могла быть Россия без рабства. И ощутить, что русская история и свобода – несовместимы.
Вячеслав Шептуха, культуролог
***
Вот уже и наступили теплые весенние дни. Вся бедняцкая голытьба тульских крепостных ребятишек стала вылезать из своих конур, чтобы погреть на солнце свое изможденное от худобы тело. С восходом солнца крепостной парень Матвей, который и сам не знал, сколько ему лет, только предполагал, что лет 20 уже будет, подметал барский двор. Черные, густые и длинные волосы, закинутые пятерней руки, поблескивали на солнце, только непослушный толстый пучок извилистых волос чуть-чуть опускался на лоб, придавая тонкому смуглому лицу, черным векам и широким бровям еще большую красоту. Зеленоватые с черными зрачками глаза смотрели открыто. Припухшие губы всегда были сжаты, а на щеках маленькие ямочки придавали лицу как будто улыбку. Матвей среднего роста, с широкими плечами, прямой стан с сильными ногами, которые крепко стояли на земле, что, казалось, никто не сможет отодрать их от земли. Сильные, мускулистые, жилистые руки так легко кидали метлу, то в одну, то в другую сторону, будто это не метла, а гусиное перо, выдернутое из крыла. Длинная, залатанная, самотканая рубашка, подпоясанная веревочкой от распущенных старых вожжей, спускалась до колен. Обут в веревочные лапти, сплетенные им самим из тех же веревочек от старых вожжей, какой он был опоясан. Икры ног обмотаны портянками, укреплены такой же веревочкой.
В это весеннее, теплое, раннее утро барская шестнадцатилетняя дочь уже не спала. Потягиваясь спросонья на большой мягкой перине, укрытая одеялом из гусиного пуха.
Темно-русые волосы длинные, густые волосы распустились по всей большущей подушке. Дашенька, как ни старалась зажмурить свои серые глаза, они как нарочно сами открывались. А мысли ей так и подсказывает:
– Матвей-то уже давно двор метет, иди к окну посмотри.
Как Даша не вертелась на мягкой перине, а из головы Матвей так и не уходит.
– Господи, – сказала она, – помоги мне уснуть.
И глянула в угол своей спальни, где стояла икона с образом Иисуса Христа, который поднял два пальца своей руки вверх, и как будто сказал ей:
– Нет, Дашенька, ты не уснешь, а сейчас встанешь и подойдешь к окну, будешь смотреть на Матвея, и этим ты будешь наслаждаться.
Даша, как ужаленная, соскочила с постели, подошла поближе к образу Иисуса Христа, упав на колени, стала молиться, прося пощады:
– Спаси меня, Господи.
Но Иисус Христос был неумолим. Он как будто смеялся над ней и говорил:
– Иди к окну, твой крепостной Матвей уже работает, а ты, дармоед, просишь у меня спасение.
Даша побледнела, встала на ноги.
– Что со мной делается? – вслух спросила саму себя, еще раз перекрестилась перед иконой, повернулась и пошла к окну, из которого видно, как Матвей метет двор. Потом быстро подошла к окну и увидела Матвея. Даша остановилась, на душе сразу потеплело, появилась какая-то радость, как будто она не видела его целую вечность. Потом появилась у нее мысль, и она вслух сама с собой заговорила:
– А что, папеньки дома нет, он в Москве, позову старшую хозяйку по дому и прикажу найти какие-нибудь бросовые папины сапоги, шаровары, рубашку. Сапоги почистить, а одежду помыть, погладить и одеть Матвея. А что, если эта старшая по дому дрянью окажется и скажет маменьке? – Немного подумала и опять вслух сказала. – Маменьке я скажу так: управляющий у нас уже старик, а Матвейка умный, работящий парень, а грамоте я его научу. Маменька моя добрая, умная.