…памяти Михаила Горшенева
…явился в ночь он без ковша.
Он знал, в колодце злато.
Алчбой полна была душа,
на ляжке фляжка брагой.
Отважный жулик и хитрец,
продавший мать однажды,
он чуял бедности конец,
узнав об этой браге.
Цыганка старая врала,
мол, есть в лесу нехожем
колодец древний, а вода
и не вода… а что же?
Там брага плещется на дне,
подземных сил источник.
Глоток напитка, и в душе
вдруг расцветут цветочки…
еще глоток, и ощутишь,
что жить не так уж плохо…
а третий коль еще вкусишь,
заключишь сделку с богом.
Ты счастлив станешь с той поры,
богатства будешь грезить,
везде закатывать пиры
и спаивать всех женщин…
Но вот условие одно -
цыганку ты послушай, -
Дно у колодца глубоко…
нельзя с собою брать ведро
иль ковш, или кадушку…
к колодцу только голышом
посмеешь подходить ты,
на ляжке с фляжкой в ночь тайком
лезть в трезвой бодрой прыти…
Ходил весь год хитрец сюда,
когда кончались чары,
и лазал в недры без труда
на ляжке с фляжкой с брагой.
…но вот ирония судьбы,
сегодня он был пьяный…
Раздался всплеск… простой воды,
и в свете голубом луны
на дне сверкала фляга.
…как-то встретились атеист и безбожник
и затеяли спор,
от напряжения были красными рожи,
как помидор.
Желваками скрипели
и брюзжали слюной,
а небеса потихоньку алели,
разрожаясь зарёй.
В оппозицию смело
лез каждый из них,
пил за правое дело,
и гудел весь трактир.
…из сил выбились атеист и безбожник,
а спор нескончаем и остр…
и подсел к ним картёжник…
и оставил их без порток.
…в чём мораль в сем памфлете?
А морали здесь нет никакой!
Атеист и безбожник бредут на рассвете,
срам прикрыв только рукой.
Он бился об заклад,
что опрокинет мир,
мол, точку отыскал опоры.
Что взять-то с дурака? –
смеялся весь трактир
и уж от спорщика
подсчитывал доходы.
Ушел дурак в рассвет,
пропал как навсегда,
и с той поры минули годы.
Один вдруг ротозей
сказал, а знаете, слегка
на горизонте накренились горы.
Задумались тогда
пьянчужки все над тем,
что зря над дураком смеялись.
Скажи, дурак ли он?
Дурак…
но не совсем.
А горы вдалеке всё наклонялись.
И мир вдруг стал другим,
покатым, и наклон
заметней всё и резче.
Причём, когда один,
то бишь без закуси пьёшь самогон
сложнее устоять не месте.
Я видел сам вчера,
шёл человек домой,
ни то что был он пьян, слегка поддатый.
Дошел до вон того
кирпичного угла,
и настежь растянулся.
Боже святый!
Как шибко наклонил
дурак наш ровный мир!
Что делать-то, ребята?
Все думали, никто не пил –
сегодня был тосклив трактир.
Решили:
дураку должок заплатим…
Шла сплетница по улице
и разносила сплетни,
кто с кем и где милуется,
и кто кому отвесил
хороших тумаков….
Ей было нужно очень так,
чтоб удивлялись люди,
чтоб новость ни за четвертак,
а за червонный рубль,
чтоб волосы торчали хохолком.
И тем жива, как хлебушком.
Её не покорми, она про то забудет.
Но вот не дай посплетничать,
за час иссохнет, будет
ложится умирать…
Идёт и останавливается
со всеми по пути она.
Все охают и ахают,
за весть благодарят
и по делам спешат.
Но вот вдруг повстречалась ей
красивая и добрая
жена того священника,
что жил в селе за городом,
жил скромно, без затей…
И попадью та сплетница
взять в обороты хочет,
и милая, приветливая,
и вся такая очень…
ну, просто тай и млей!
А попадья упёртая:
на все градские вести
твердит «Всё для меня не ново, я
всё это знала прежде.
И в этом интереса нет».
В душе бранятся, бесятся
у сплетницы все черти,
ужель от всех открестится?
Кончаются уж сплетни,
весь сбор за много лет!
О! Ей б такого козыря,
святошу чтобы наповал,
чтоб петь над нею Лазаря,
как жертву на алтарь,
известие преподнести…
…уж попадья прощается,
продолжить хочет путь.
«Идёшь сейчас, красавица,
туда, где ждёт супруг?»
возьми да и спроси
наивным тоном сплетница.
«Да-да, иду я в храм»,
ей отвечала женщина.
«Ах, да… ведь днём он там…
а ночью был со мной»,
промолвила тут сплетница,
довольная собой.
…однажды философ встал из-за стола;
упали на пол огромные книги.
На нём пыль в три пальца была…
Он истину вдруг постиг и
собрался всем про неё рассказать.
Он вышел на улицу впервые за пять…
нет, десять, а может быть, лет за пятнадцать.
И смотрит, прохожие куда-то спешат
и что-то кричат, и там вдалеке раздаваться
вдруг стала пушек пальба…
Философ за ними скорее туда
бежал и кричал про истину людям…
Они же не слышали, отвечали «война!
Мобилизация! Винтовки! Пули!
Солдаты родине нужны…»
…и выбился из сил философ и труды
свои в отчаянии отдал
мальчишке, что трепал кусты
и листики с ветвей срывал,
и по ветру пускал
свои летающие корабли…
посвящаю своей маме…
Три храбреца отправились в поход
за настоящей искренней любовью.
И помолились матери, простившись у ворот,
поцеловав венок её терновый…
И говорили братья меж собой,
покуда вместе путь пока держали,
о том, какой должна любовь
быть и что такое значит «настоящей»…
Держал речь младший, говорил «верней
всего, я отыщу любовь такую.
Царевна есть за тридевять земель.
Красу дал Бог ей неземную.
Я буду счастлив с ней, боготворя
её как милую мою богиню.
Взаимностью ответит мне она
за то, что я такой любвеобильный…»
А средний брат главою покачал
«Нет, братец, надо мне такую,
чтоб я за труд и ласку уважал,
и чтоб меня любила, и простую…
Я знаю, есть в соседнем городке
такая девушка, скромна, трудолюбива.
