«Человека надо принимать, как он есть,
вместе со всем его дерьмом, вместе со смертью».
Сальвадор Дали
Москва, 1993 год
Он сидел за большим обеденным столом, сверкающим дороговизной, перед так и не открытой бутылкой водки, иногда поднимая темные серые глаза на фотографию родителей в рамке в тон мебели и столу, с черной лентой в уголке. Он знал и раньше, что будущего у него нет, а теперь, без них, он лишился и жизни вообще.
Москва, 1968 год
У дверей московского пединститута шумнокурящая толпа сдающих и защищающих строила совместные и делилась личными планами на оставшиеся летние месяцы. Независимо от результатов, молодость была счастлива, избавившись – кто от груза экзамена, кто от защиты диплома и, наконец, почувствовав свободу, сияла ручьями июньской жаркой радости.
Пестро-одинаковую ковровость этого праздника – окончания и начала одновременно – портил своим присутствием только молодой человек с незаурядно красивым, но слишком спокойным для его возраста лицом, одетый в весьма тяжело доставаемый простыми советскими подданными льняной костюм, явно заказного пошива. Интеллигентная элитность всего внешнего молодого дипломата Глеба Матвеева скрывала абсолютно правильного комсомольца из провинции даже от дессидентски-придирчивых взглядов студенчества у дверей.
Как и предначертано советскими традициями для редких экземпляров, попавших в самое большебуквенное учебное заведение страны – МГИМО – без блата, с золотой медалью деревенской школы, бриллиантовой характеристикой райкома комсомола и горящим факелом желания забыть о своем происхождении и детских годах, доказать свое превосходство во всем над богемными сокурсниками, Глеб закончил его с дипломом цвета знамени и распределением в МИД.
За восемь лет работы в министерстве он научился жить дипломатом каждую минуту, зная, что только так сможет осуществить свою цель: его единственной мечтой была работа послом в Швейцарии – он сам никогда не пытался объяснить себе, почему он хочет так сильно быть этим и никем другим. Сам не веря в реализуемость этой мечты, он жил и работал каждый день так, чтобы хоть чем-то приблизить себя к ней: по абсолютно своим правилам, не впуская в свою жизнь женщин, друзей – ничего, что могло бы помешать ему, испортить его правильные, ничем не затененные путь и имя. Он никогда не чувствовал себя ни одиноким, ни нуждающимся в ком-то, но за эти годы он многое сделал для своей семьи, потому что считал это правильным и нужным. Он перевез родственников в Москву и теперь деревенских алкоголиков среди родни не было – он должен быть «годен» для мечты во всем, чтобы при рассмотрении самой сильной лупой всех возможных советских органов он был единственной возможной кандидатурой.
Он был всегда рядом с вышестоящими в минуты, когда им не хватало ума для решения проблем или возможностей – в прочих ситуациях, давал советы, был на «посылках», подсказывал решения и всегда делал вид, что абсолютно забыл о том, что сделал для них. Они ценили его за отсутствие даже намека в глазах об оказанных услугах и тянули его за собой выше и выше в иерархии советской дипломатии, приблизив, наконец к цели: его назначили вторым секретарем в ставшую уже почти ненавистной – из-за каждодневных мечтаний о ней – Швейцарию.
Впервые, слушая назначение, Глеб почувствовал панику и услышал звон стекла разбитой о его собственную глупость мечты: он упустил из виду, ни разу не вспомнил – перечисляя каждый день, кем он должен быть, что… посол должен быть женат! Посол должен быть женат не просто – жена должна быть воплощением всего хорошего, что может или должно быть в советской женщине: она должна любить свою страну и не любить и не хотеть шмотки и витрины настолько, чтобы принимать за них проходящих по улицам леди, она должна быть красива и здорова, изъясняться не только на родном языке, наконец – иметь профессию, дающую возможность работать, находясь в дипмиссии.
Услышав последнее, Глеб почувствовал, что паника проходит, он уже видел решение проблемы, знал, где он найдет подходящую, соответствующую списку женщину. Мысленно он добавил некоторые черты будущей супруги, поскольку лицемерить всю жизнь – и на кухне, и в постели, противоречило бы его правилам, и иметь семью он действительно хотел хорошую, независимо от причин, по которым он вынужден был обзавестись ей в течении всего трех следующих месяцев.
Глеб увидел Полину еще в первый день своей охоты у дверей пединститута и сейчас, уже зная, что скоро она выйдет со своего последнего госэкзамена, он в последний раз «прогонял» предстоящее знакомство и дальнейший «серпантин» событий, как делал каждый день, выполняя ту или иную работу: без запинок и срывов. Он любил это слово – «серпантин», думая обо всем в жизни – представляя себе называемую так горную дорогу, вьющуюся всегда только либо вверх, либо вниз, всегда имеющую завершение, опасную, но проходимую опытными водителями каждый раз с замиранием сердца, но легко. Он все всегда делал так: осторожно, витками приближаясь к целям, желаниям.
Полина Прокофьева ничем не отличалась от сокурсниц, будучи среднего роста, среднерусой, среднеодетой молодой женщиной, выросшей на окраине Москвы и закончившей школу с трехзначным номером, поступившей в пединститут, потому что пединституты проводили вечера с военными академиями и давали подобными увеселениями возможность заключения – считавшимися неплохими – браков, поступившей на факультет иностранных языков, чтобы увеличить свой шанс выйти замуж за студента института военных переводчиков или подобного заведения. Она серьезно относилась к своему будущему и жизни вообще, даже ничего о ней не зная, кроме того, что семьи, в которой выросла сама – мама-папа – инженеры, не хочет. За время детства она насытилась турпоходами и песнями под гитару с компаниями родителей и хотела другой жизни, не особенно задумываясь – какой, просто – другой. Она не вела студенческого образа жизни, опасаясь быть «женщиной с прошлым», и появлялась на студенческих сборищах только видя в этом возможности знакомства с интересными для нее людьми.
