Глава 1. Сторожевая башня (сентябрь 1594, 9 лет)
Мальчик был хрупкий, а замок – прочный и старый. Из светлого тесаного камня, покрытый сизой сланцевой плиткой, с бурым от времени донжоном, что смотрел угрюмыми бойницами на все четыре стороны света, замок служил семье дю Плесси уже четыреста лет.
Больше всего мальчик любил окно на самом верху донжона, выходящее на запад.
Он усаживался, прижимаясь плечом к отметине от мушкетной пули времен войны с Лигой, свешивал наружу тонкие ноги и подолгу глядел на болота.
Равнина, освещенная закатным солнцем, с озерцами рыжей торфяной воды, зарослями ольшаника и пожелтевшего тростника простиралась далеко-далеко, до Куссе и еще дальше – до Ла-Рошели на берегу океана.
Картина любому показалась бы неприглядной, но для мальчика она была родной и значит – любимой. Он знал все тропинки вокруг замка, умел держать равновесие на самой зыбкой почве. Знал, когда надо замереть, выбирая место куда шагнуть, а когда – быстро-быстро бежать, не давая болоту ни мгновения, чтобы схватить за ногу и затянуть в трясину. Знал, что самая нежная травка прикрывает самую страшную топь.
Мальчику нравилась тишина болотной жизни, которую нарушали лишь писк перепархивающих туда-сюда куличков, чавканье грязи под ногами крестьян да трескучий крик коростеля.
Нет вестников несчастья. Если бы так было всегда!
Если бы мальчик мог чувствовать себя в безопасности! Вместе с матушкой, братом, сестрами, кормилицей, бабушкой, всеми слугами и крестьянами – и теми, кто живет в замке, и в Куссе, и в далеком Гленэ…
И чтобы не горели в своих гнездах кулики и коростели. И лошади не выламывали двери подожженной конюшни.
В вышине сильный ветер, облака – розоватые снизу и перламутрово-серые сверху – спешат за садящимся в океан солнцем, но окружающий мальчика воздух почти неподвижен.
Разница между тем, что видят глаза, и тем, что ощущает тело, мучительна. Скорее бы грянула буря!
В том, что буря будет, не сомневается не только мальчик, но и все, кому он об этом говорит.
– Арман у нас как бабка старая – дождь за сотню лье чует, – говорит старый Дебурне, оглядываясь, нет ли за спиной мадам Рошешуар – за такие слова она может и огреть тяжелой палкой, такой же черной и прямой, как сама бабушка.
Уже полвека она вдовеет – и нрав у нее становится хуже с каждым десятком лет. Так говорят слуги и матушка – мальчик не очень-то верит: трудно предположить, что мадам Рошешуар была приветливой и ласковой хотя бы во времена Генриха II, пять королей тому назад. Да, пять. Мальчик загибает пальцы: сейчас на троне его величество Генрих IV, до него были Генрих III, Карл IX, Франциск II и Генрих II*.
Да, все верно, он назвал и Франциска, который правил всего-то пять месяцев и двадцать пять дней и которого часто забывают упомянуть. Арман никогда не забывает. «Изумительная память! Светлая голова!» – каждый раз восклицает аббат Мюло, когда Арман отвечает заданный урок.
– Светлая голова, да досталась девчонке, – говорит мадам Рошешуар, услышав однажды восторги аббата. – Только и может молитвы читать да рыдать над каждой птичкой.
Хотя нашел растерзанную трясогузку тогда не он, а Альфонс, который первым и расплакался. За старшим братом тут же заревел и Арман. Они не плакали при нападении ландскнехтов, не проронили ни слезинки, когда те убивали Манон – а над птичкой рыдали так, что казалось – сердце разорвется.
– Она з-з-защищала своих детей, – справившись с заиканием, произносит наконец Альфонс, показывая на гнездо. На взрытой пуховой подстилке, среди вздыбленных травинок валяются скорлупки – пестрые снаружи и белые внутри, со следами желтка.
– Н-н-наверное, это был хорек, – утирая кулаком нос, говорит старший брат.
– Или ласка, – возражает младший. Слова с трудом проходят сквозь стиснутое недавними рыданиями горло.
– Почему не х-хорек? – вздергивает брови Альфонс, от этого сразу становясь похожим на мадам Рошешуар.
– Хорек и птичку бы обглодал, а ласка – маленькая, она наелась яйцами.
Альфонс еще раз всхлипывает, наклоняется к птичке и вытаскивает из сломанного клюва тонкий, как кисточка аббата Мюло, пучок блестящих коричневых шерстинок.
– Т-ты прав, – признает он. – Это б-была ласка.
За процессом похорон трясогузки наблюдает из окна мадам Рошешуар, и за ужином от ее насмешек некуда деваться. Как всегда, больше попадает Арману. Альфонса она почти не замечает, он самый тихий из трех братьев – все молчит и не расстается с молитвенником.
Но когда ее взгляд падает на Армана – то голубые глаза навыкате чуть не выпрыгивают из-под морщинистых век, а брови так и пляшут над крючковатым носом. «Девчонка! Плакса! Неженка! – клеймит его бабушка, сопровождая каждое слово стуком палки в пол. – Ваш отец никогда не распускал сопли!»
Отца уже четыре года как нет в живых, и мальчик думает, что лучше бы они с матушкой оставались в Париже, не приезжали в Пуату, в старый замок Ришелье, где мадам Рошешуар безраздельно правит уже почти шестьдесят лет.
Вообще-то Рошешуар – ее девичья фамилия, но столь славная – «Мой отец был сенешалем** Тулузы!», что она предпочитает именоваться именно так, отлично от мадам дю Плесси – своей невестки.
