Последний разговор, которого не было.
В последние дни февраля зима не спешила отдавать свои права весне. Солнце, с трудом пробиваясь сквозь многослойные тяжёлые тучи, видело снег в преддверии весеннего таянья, местами почерневшего, но ещё сковывающего землю холодным белым панцирем. Промозглый ветер гнал над заснеженной землёй ледяную крупу, накрывая Москву, Подмосковье и ближнюю дачу Сталина сыростью и холодом. Под завывание метели март, преодолев полуночный барьер, вступил в свои права.
Вождь лежал на своём любимом диване, окружённый тишиной и темнотой. В углу кабинета, чтобы не раздражать глаз, тускло светилась лампа, почти не разгоняя ночную темень. Изредка до слуха хозяина кабинета сквозь плотно закрытые окна и шторы доносились завывания метели.
Вождь лежал на диване, скованный неожиданно нахлынувшей головной болью и онемением во всём теле, не в силах ни пошевелится, ни позвать на помощь. Боль, то затихая, то усиливаясь, волнами билась в висках, эхом отзываясь где-то в затылке, и опять откатывалась назад, затопляя все остальные чувства. Его разум то погружался в полубредовое состояние, то на секунду вновь обретал ясность и чёткость мысли. Он с трудом пытался поднять невероятно отяжелевшие веки, и когда это удавалось, всё равно непроницаемое чёрное покрывало отделяло его от внешнего мира. Уже не молодое тело перестало подчиняться его сильной, закалённой в многолетней борьбе с врагами воле. В глубине души просыпался старый, так и не побеждённый заклятый враг – страх. Силой воли вождь пытался загнать его дальше, вглубь. С каждым разом это давалось всё труднее и труднее.
Неожиданно, годами натренированное чувство опасности заставило его очнуться. Рядом кто-то есть. Открыв глаза, вождь Советского государства увидел сидящего перед его постелью незнакомца, одетого в чёрный длинный плащ и в широкополую чёрную шляпу.
Сталин удивился и испугался. Первая мысль – позвать охрану! Но горло перехватил удушающий спазм, не позволивший издать ни звука.
– Гамарджоба Сосо!
Вождь нахмурился и с ненавистью глянул на незнакомца.
– Не вежливо не отвечать гостю. Или ты забыл заветы предков и законы гостеприимства? А? Сосо? Ох, извини, чуть не забыл.
Незнакомец провёл рукой над лицом лежащего старого человека.
– Не… называй… меня… так! – с трудом выдохнул вождь, сдерживая злость.
–Тебе не нравится твоё детское имя? Понимаю. Не лучшая память об отце. А как бы ты хотел, чтобы тебя называли? Иосиф? Коба? Товарищ Сталин? Мне кажется, тебя в последние годы никто по-другому, как товарищ Сталин, не назвал. Ты, наверное, и к себе также обращаешься, а?
–Ты как сюда попал? Кто впустил?
– Меня? Никто не пускал. Меня не надо ни впускать, ни выпускать. Я всегда сам прихожу.
Незнакомец с интересом наблюдал за мимикой больного человека.
– Ты хочешь позвать охрану? Зови. Не получается? Не получается. Да даже если бы и получилось, всё равно бы никто не пришёл. Ты же сам приказал – не беспокоить. А твои люди привыкли беспрекословно выполнять приказы Хозяина. Вот и сейчас на этой твоей любимой даче ты практически в одиночестве. Вот так-то, Сосо.
– Я тебе не Сосо. Я для тебя, товарищ Сталин.
– Ну, пусть так и будет, Сосо. Ой, прости, товарищ Сталин.
–Ты кто такой?
– Где мои манеры, – Незнакомец взмахнул руками и прикоснулся указательным пальцем к краю поля шляпы. – Посланник я. Гость.
– Чей?
– Ну как тебе объяснить бывшему семинаристу, неистовому атеисту, то, во что ты не веришь? Как объяснить властелину шестой части земли, что есть то, что не подвластно ни одному человеку?
– Отвечай! – Сталин грозно взглянул на гостя.
– Хорошо. Я постараюсь. – Гость удобнее устроился в невесть откуда появившемся рядом с диваном, кресле. Сталин ещё сильнее нахмурился, видя такое нарушение заведённого им порядка.
– Знакомо ли тебе, играющему судьбами народов и равнодушного к судьбам отдельных людей тебе, кто привык рассуждать масштабами крупных социумов, как объектами управления тебе, кто привык, что каждое твоё слово беспрекословно выполняется знакомо ли тебе такое слово, как совесть.
– Ты пришёл воззвать к моей и совести и укорять? Ты смеешь утверждать, что старый коммунист, революционер жил и живёт не по совести? Никто не вправе обвинить меня, что я шёл против совести. Партийной совести.
– Согласен. Никто. Никто не в состоянии тебя обвинять. Ни товарищи по партии. Ни твои подчинённые, кто готов на всё, чтобы остаться в твоей тени ради своего благополучия. Ни те, прикрывающиеся твоим именем и идеалами партии, в бездумном стремлении угодить Хозяину, ломающие жизни и судьбы людей. Ни друзья. Насчёт последних. Есть ли они у тебя? Те, кому ты можешь доверять? Те, с кем ты можешь быть откровенен, как с самим собой? Молчишь? Потому что их нет. Даже для своих детей ты стал чужим.
– Что ты этим хочешь сказать?
– Да только то, что к концу жизни ты подходишь одиноким человеком. Ты, кто привык, что каждое твоё слово беспрекословно выполняется – одинок. Твои верные соратники не относятся к кругу твоих друзей. Да, у тебя есть беззаветно преданные тебе люди, готовые умереть за тебя. Но друзей нет. И это печально. Участь великих людей – всегда оставаться одиноким.
