Сначала его прозвали Канада Кид, говорит Дядя. Потому что мелкий и с севера родом. Чего он оттуда сорвался, не знаю, врать не буду. Сам не рассказывал. Может, ухлопал кого не того. Да наверное. Он был по молодости такой. Стрелок. Если до обеда ни разу не пульнул, считай, день прожил зря. Ну, вот. Приехал он, значит, представился местной публике, как тогда было принято, и нанялся объездчиком к ирландцам…
Опять салун в маленьком городке. Стук игральных костей, звон посуды, гул нетрезвых голосов. Не хватает только расстроенного пианино. Сегодня нет музыки. Будний день.
И как это он представился, твой Енот, чего у вас было принято, ты скажи, перебивает старика Рик-с-Пальцем. Небось въехал прямо в салун верхом и с ходу шерифа грохнул, да, а вы ему похлопали немножко, снисходительно так, мол, ничего, парень, сойдешь за ковбоя в ненастный день с большой дистанции!
Все смеются, даже Джонни Конь одобрительно хмыкает.
Ну, шерифа не шерифа, а вот депутата[1] он собирался грохнуть, бросает Дядя небрежно. Но тот уклонился от поединка, а Енот не стал его дожимать.
Шутишь, не верит Рик-с-Пальцем.
У Рика на правой руке не гнется указательный палец, торчит вперед, это гремучка цапнула. Легко отделался.
Не шучу, говорит Дядя. Закажи круговую, услышишь, как было дело.
Старый вымогатель, бурчит Рик.
И заказывает.
Буквально через секунду, будто почуяв дармовую выпивку, в салун вваливается Папаша Плюх, но его мигом выталкивают за двери. Выталкивают, похоже, чуть энергичнее, чем надо, потому что Плюх с крыльца летит и, судя по звуку, падает в навоз.
Вот скотина немытая, говорит Рик. А ведь тоже небось с вами тут куролесил по молодости лет.
Бывало и такое, соглашается Дядя, утираясь рукавом. Куролесил. Хотя иногда страсть как утомлял своими выходками. Этот хрен потомственный алкоголик. Человек безответственный и непредсказуемый. Его однажды депутат Карлайл – ну, вы знаете, Карлайл, которого позже грохнул Билли Кид, – за мексиканца принял и хлыстом стеганул. Чтобы в луже посреди города не валялся. А Плюх встал и, не говоря ни слова, депутата на свое место уложил. Он тогда крепкий был парень, тридцать лет назад. Но уже насквозь проспиртованный. Револьвер специально пропил, чтобы не застрелиться ненароком. А вот попомните мои слова, он еще всех нас переживет. Так, прямо из лужи, в двадцатый век и шагнет. Точнее, вползет.
Не исключено. Насколько я вижу, запас здоровья у Плюха достаточный. Вот уж трагическая фигура, нереализовавшийся воин. На его беду, здесь не было недостатка в воинах гораздо более сильных. Взять хотя бы Енота.
Ладно, давай про Енота, напоминает Рик.
Кстати, Енот тут очень даже при чем, говорит Дядя. Наш Огги – ну, который Плюх, – может, жизнью Еноту обязан. Огест Вильям Чарлтон, вот как его звать-то, пьянчугу. Вечно он надирался при первой же возможности, и совершенно вусмерть. И именно Енот подсказал ему: пропей, Огги, револьвер. Пока ты не разглядел однажды с утреца своего отражения в луже и не понял, что этой образине нет смысла жить… Надо же, а я забыл!
С улицы доносится профессиональная ругань бывалого объездчика. Это Огест Вильям Чарлтон озвучивает свое отношение к навозу.
Просто ты сочиняешь, говорит Рик. А что у вашего Огги связано с лужами? Сколько помню себя, Папаша Плюх куда-то плюхается. Мне еще мама говорила – будешь пить, станешь такой же. Ну вот я пью, пью – не получается. Наверное, у Плюха талант.
Все опять смеются, только Джонни Конь и бровью не ведет.
Дурачье вы, говорит Дядя. Когда идет сильно пьяный человек – где поскользнется? Там, где мокро. А у нашего Огги действительно талант – он умудряется ходить в таком состоянии, в каком любой другой лежал бы. Вот и собрал все лужи в графстве. Вы бы видели, как он с лошади падал! Театр. Цирк. Идет по улице шериф Бэнкс – ну, тот, вы знаете, которого позже грохнул Билл Манни… Топает злой, как сто чертей, потому что у него корова сдохла. А навстречу едет Огги, и вдруг прямо шерифу под ноги с коня в лужу – плюх! Шериф весь в грязище, Огги носом вниз пытается заснуть и булькает. Неудобно ему, болезному. Шериф стоит, утирается и думает: может, ну его к дьяволу, этого вечно пьяного объездчика, пусть себе тонет. А дело было прямо
в центре города, собственно во-он там, между салуном и заведением мамаши Шварцкопф, и лужа по сей день на месте… Шериф Бэнкс потом говорил – ну очень ему хотелось, чтобы в городе, где нет даже ручейка, появился собственный настоящий утопленник!..
Я больше не закажу, говорит Рик, даже и не думай.
Джонни Конь оглядывается на бармена и щелкает пальцами.
Вот это пример настоящего благородства, говорит Дядя. Как в старые добрые времена. Спасибо, Конь. Помнишь ведь, у меня когда звенело-шуршало в кармане, я всегда угощал. И ты угощал.
К столу подбегает мальчишка-подавальщик с бутылкой коричневой отравы. Здесь это называют «виски».
Заливаешь, Дядя, его же не было еще в то время, Коня-то, напоминает Рик.
И хорошо, что не было, кивает Дядя. Пристрелили бы к черту еще одного порядочного человека. Тот же Огги ему запулил бы. Или тот же Енот. Тогда, знаешь, простые были нравы. А чего, спрашивается, с нас было взять – деревня деревней. Почты нет, телеграфа нет, железной дороги нет, китайской прачечной нет, одни лужи и навоз. Из примет цивилизации только кузница – Дядя отгибает пальцы, – салун, заведение мамаши Шварцкопф и офис шерифа. Что еще? Ну, церковь, допустим, но она как-то не шибко влияла. Короче, общая дикость и ветхозаветная простота. Не понравилась чья морда – шарах в нее, и готово. А уж если морда красная… Джонни, ты не обижаешься? И правильно. Да, Конь приехал гораздо позже. А как приехал, сразу всех угостил.
