"Воздух девяностых так пропитался свободой, что им трудно дышать"
(Из эпикриза врача-пульмонолога МБУЗ ГБ-4)
1
Станислав Тихонович, немолодой уже руководитель кафедры лингвистики, не торопясь подошел к трезвонившему уже минут пять телефону.
– Алло, кафедра лингвистики, – четко выговаривая каждый звук, произнес он чуть дрожащим, но довольно сильным стариковским голосом.
– Да, да, конечно, я Вас очень внимательно слушаю, – продолжал Станислав Тихонович, особенно четко проговаривая местоимение «Вас», как бы подчеркивая, что произносит его с заглавной буквы, выражая бесконечное уважение к невидимому, но очень значимому собеседнику.
– Мы обязательно что-нибудь придумаем, я сам, к сожалению, не смогу, очень занят, а вот мой коллега, наверное, сможет заняться этим вопросом, – старик хитро ухмыльнулся, не теряя при этом безупречно академического выражения лица. Произнося слово «коллега», он, конечно же, имел в виду меня, так как кроме нас двоих в это тяжелое для нашего вуза время на кафедре работали только уборщица Серафима Каземировна – женщина неопределенного возраста и кот Феофан, и то эти двое появлялись в помещении только тогда, когда их должны были кормить или для того, чтобы что-нибудь стащить, пока старый доцент и его молодой помощник потели в аудиториях, на солнечной (разумеется – все лучшее филологам) стороне здания даже не оборудованной кондиционерами. Еще два преподавателя – сорокапятилетняя Людмила Борисовна и двадцатилетняя Диана, как будто сговорившись, одновременно ушли в декрет, а аспиранта Леху загребли в армию, так как он не успел собрать необходимые документы для отсрочки.
Я не боюсь работы, особенно, когда за нее платят и желательно деньгами, но загадочная улыбка доцента меня уже тогда сильно насторожила. В течение всего дня я пытался вспомнить, что же я мог сделать плохого своему учителю, за что бы он мог меня наказать. В том, что это было именно наказание, я не сомневался, потому что всегда интеллигентный Станислав Тихонович никогда бы не позволил себе говорить в третьем лице о присутствующем, не привлекая его к разговору. Ну вы понимаете, о чем я … – это когда в твоем присутствии о тебе говорят так, как будто тебя рядом нет, или ты глухой, или перепил до бессознательного состояния, или скрываешься от правосудия, используя чужие паспортные данные. Старик не был слишком сильно занят, уж во всяком случае, не больше меня, несмотря на преклонный возраст, он был удивительно энергичен и с легкостью и энтузиазмом брался за любое дело, в рамках своей компетенции, разумеется. Обычно, демонстрируя бурное начало работы, он подключал к ней своих коллег, аспирантов и студентов, постепенно превращаясь в администратора, далее, возглавляя процесс, он постепенно переходил к роли требовательного директора и даже возмущался иногда: почему это все так плохо работают и почему хмурые и злые. Может поэтому мои коллеги, уставшие демонстрировать подневольный энтузиазм, и разбежались кто куда, чтобы передохнуть немного, кто в роддоме, а кто в казарме.
Следующий день не предвещал ничего хорошего, ночью прошел скудный южный дождик, едва смочивший перегретый асфальт, утром облака разошлись, предоставив восстающему светилу беспрепятственно испарять лужи и хилые ручейки, создавая невыносимую липкую парилку.
Феофан, недавно вернувшийся из очередного хождения по окрестным забегаловкам и продуктовым магазинам и, возможно, помойкам, сосредоточенно лизал под хвостом, примурлыкивая от удовольствия. Уборщица Серафима Каземировна, упорно терла пол в углу комнаты ошметками старой ветоши, похожей на обрывок маскировочной сетки, и также примурлыкивала, искоса посматривая на банку с растворимым кофе и пачку печенья, неосторожно оставленные Станиславом Тихоновичем на рабочем столе, и явно предвкушая сладкий трофей к обеденному столу, накрытому в ее коморке под парадной лестницей. Но ее надежды на богатую поживу в этот раз были тщетными – лекции перенесли из-за внезапно назначенной встречи какого-то заезжего депутата с нашими студентами, и мы с доцентом расслабились, я в мягком изрядно потертом кресле, он на диване у стеллажа с курсовыми работами. Это было его любимое место. Как он сам признался однажды, именно от этого стеллажа, доверху забитого пропитанными соплями и потом студентов аккуратными и не очень папками с наивными, глупыми и откровенно тупыми плодами первых филологических потуг молодых, физически здоровых недорослей, возомнивших себя учеными, он и черпал свою неуемную энергию. Вот и сейчас он плюхнулся на диван с явной целью подзарядиться.
В дверь решительно постучали, не дожидаясь приглашения, в помещение ввалился плотный лысоватый мужчина, гладко выбритый, лощеный, в дорогом костюме с красноречиво поблескивающим значком в виде щита на лацкане пиджака, и безупречных лакированных туфлях. Носить пиджак в такую жару мог только очень уверенный в себе бюрократ или субъект, разъезжающий в машине с кондиционером и не утруждающий себя пешими прогулками, что, в общем-то, одно и то же. Уборщица Серафима, поняв, наконец, что сегодня ей ничего не обломится, быстро собрала свои тряпки и ведра и ворча удалилась. Феофан перестал лизать зад, недовольно пофыркивая на полусогнутых ушел под стол и, нахохлившись, поджав уши и выпучив глаза, настороженно выглядывал оттуда, оценивая расстояние до закрытой двери и вероятность проскочить сквозь нее с разбегу в случае стандартного кошачьего шухера.
