Тело лежало в неудобной позе.
Мертвая женщина когда-то была красива. Однако над ее лицом сначала долгие десятки лет потрудилась жизнь. А затем – пару часов – смерть. Усилия смерти оказались разрушительными.
Некогда милое лицо с правильными, породистыми чертами застыло в бесконечном сне. Худая фигурка нелепо раскинулась, запрокинув руку, на грязном полу подъезда. Пальто расстегнуто. Ноги безжизненно вытянуты. На шее и на груди – темно-малиновые пятна крови. Под телом натекла вязкая лужа. В гадком тусклом свете подъезда лужа казалась черной, словно битум. Но сверкнул блиц милицейского фотографа, и в его блеске стало на мгновение видно, что жидкость на полу темно-красного цвета.
Вспышки высветили происходившую вокруг трупа деловитую суету. Люди, наклонившиеся над телом, было очевидно – заняты привычной, даже прискучившей работой.
Два человека, оба в штатском, оба, как на подбор, в кожаных куртках и кепочках, перебрасывались между собой негромкими репликами:
– Ножевые…
– Да, пять или шесть…
– В область сердца, кажется, два…
– Похоже, отморозки…
– Похоже. Нож тут нигде не валяется?
– Вроде не видать. А где ее сумочка? – Нету сумочки.
– Притырили, твари.
– А может, добрые люди подобрали…
– Или не было у нее никакой сумочки.
– Ты когда-нибудь видел, чтобы женщина выходила из дому без сумочки?
Случайные зрители, ставшие свидетелями трагедии, стояли остолбенев. Жались к подъездной стеночке. Невозвратимые перемены, происшедшие в мертвом человеке, его окаменение и немота, были им внове. Смерть оглушила их. Одна из женщин, в тапочках с помпонами, потрясенно прижимала к груди ткань своего халатика. Другая, в пальто и шапке, беззвучно плакала. Стирала слезы со щек носовым платком. Подросток баскетбольного роста глазел на труп, полуоткрыв рот. «Кому сказала: иди домой!» – прошипела ему женщина в халатике. «Ну, мам…» – пробасил подросток.
К свидетелям подступил молоденький румяный человек в шинели. На его погонах блистали золотом две новенькие маленькие звездочки.
– Вы знали потерпевшую? То есть вот эту женщину? – Он указал на труп.
Плачущая женщина мелко затрясла головой. Вторая (та, что в халате) с трудом проговорила:
– Это моя соседка. С моего этажа. Из тринадцатой квартиры.
– Как ее звали?
– Евгения Станиславовна.
– Фамилия?
– Не помню.
– Она жила одна?
– Да.
Вопросы сыпались один за другим. Лейтенант чуял, что нашел ценного свидетеля, и спешил продемонстрировать рвение перед вышестоящими товарищами – теми, что в кожаных куртках.
– Она была совсем одинокой? – продолжал наседать он.
– Сын. Иногда к ней приезжал сын.
Надя
В воскресенье моросил дождь. Москвичи спешили поставить на выходных жирную точку, растекались по ресторанам, кафе, дискотекам. Где-то там, в центре столицы, мерцали витрины, гремела музыка, люди встречались, обнимались, смеялись. Где-то там рекой лилось пиво, и народ давился в очереди на очередной блокбастер в «Пушкинский», и надутые швейцары отворяли перед гостями двери в казино.
Надю совсем не тянуло в суету, в центр. И денег на всякие баловства нет, и желания в такой дождь куда-то тащиться. Она сидела дома и была счастлива. Почти счастлива.
«– Посмотрите, как хорошо! – сказал я, невольно понизив голос.
– Да, хорошо! – так же тихо отвечала она, не смотря на меня. – Если б мы с вами были птицы, как бы мы взвились, как бы полетели… Так бы и утонули в этой синеве…»
Надя вздохнула, отложила книгу, откинулась в кресле, задумалась… Хорошо в промозглый осенний выходной побыть дома: почитать, помечтать. За окном сырость и мерзость, а в квартире натоплено, уютно, оконные стекла исполосованы струйками ледяного дождя. Ни пылинки, ковер тщательно выметен, в «стенке» – милые сувениры: мраморный слоник и голландская ветряная мельница, репродукция Себастьяно дель Пьомбо над столом, недошитое платье в одном из кресел… Надя любила свою квартиру, срослась с ней. Но если бы только было можно… «Рейн лежал перед нами весь серебряный, между зелеными берегами, в одном месте он горел багряным закатом золота… Меня особенно поразила чистота и глубина неба, сияющая прозрачность воздуха. Свежий и легкий, он тихо колыхался и перекатывался волнами…»
И Надя представляет, как она идет по берегу Рейна, и как покойно кругом, и как солнце играет в величавой воде. «Побывать бы на этом Рейне. Но как? И с кем?!»
…Под окном Надиной комнаты резко взвизгнули тормоза. Хлопнула брошенная сильной рукой дверца. Послышался требовательный рык:
– Юлька! Юлька!!! Ну где ты там?! Выходи давай!
Надя досадливо захлопнула форточку. Когда эта соседка Юлька выйдет наконец замуж – или еще куда из их дома денется?! Вечно ее бешеные поклонники все настроение нарушают.
Читать больше не хотелось. Надя закрыла затертый томик и бережно вернула его на полку, просунула книгу в дальний, второй, ряд. Вовсе не нужно, чтобы Тургенев бросался в глаза гостям. «Тургеневской девушкой» быть нынче немодно, и Надя даже лучшей подруге Ленке не рассказывала, что перечитывала «Асю» как минимум восемь раз. О Надиных пристрастиях знала только мамуля – и, конечно, посмеивалась над мечтательницей-дочкой. Вот и сейчас мама заглянула в комнату и деловито спросила:
