– Уроды, ушлёпки…, уроды, ушлёпки, – она слегка поморщилась, пытаясь подобрать ещё одно слово на «у».
Продольные многократно перекрашенные доски больно врезались в голые загорелые ноги девушки, часа полтора просидевшей на одной из параллельно расположенных скамеек. Она, то подкладывала обе руки под прилипавшие ноги, то пододвигалась так, чтобы край скамейки совпадал с краем шорт.
– Убийцы…. Не, не убийцы. Так, уроды. И ушлёпки, – и она самодовольно усмехнулась двум парням, с которыми столкнулась накануне, особенно ядовито тому, лицо которого успела разглядеть, и который охотно набивался к её маме зятья.
Непонятно, было ли ей душно или просто скучно, но время от времени, она облизывала языком пересохшие небольшие губы и, оттянув указательным пальцем горловину, или сильно сведя плечи вперёд, от чего футболка провисала, дула на грудь. Безжалостно пошаркав по земле балеткой с чуть расклеенным мысом, девушка поправляла рядом лежащий потрёпанный полиэтиленовый пакет с чем-то мягким и лёгким, вероятно, одеждой.
В пятнадцать лет она выглядела весьма заманчиво, во многом благодаря умеренной «пышности», сбитости тела, скорее женской, нежели девичьей. Светло-русая, рыжеватая, коса повторяла путь выгнутого позвоночника, периодически выпрямляющегося и снова возвращающегося к положению дуги, а не чисто зелёные, слегка мутные, глаза, равнодушно следили за входящими в здание сотрудниками полиции.
Сосчитав количество окон в каждом ряду (тринадцать), и перемножив на количество этажей (четыре), девушка стала считать окна, в которых со вчерашнего дня закрыты жалюзи, затем те, в которых уже открыты. Переключилась на шишки, висящие на верхних ветках старой ели, посаженной здесь задолго до постройки этого бело-кирпичного здания.
Она вздрогнула и резко подняла голову.
– Чё припёрлась? – сверху на неё давила взглядом девушка, похожая на пацана не только одеждой и короткой стрижкой, но и голосом. Сняв с плеча чехол с гитарой, и потянув воротник дешёвой клетчатой рубашки, она поставила инструмент на скамейку.
– Матвея Александровича жду, – ответила девушка в шортах и неуступчиво уставилась на собеседницу.
– Не хрен его ждать. Вали отсюда, – гитаристка достала из оттопыренных карманов джинсов сигареты и зажигалку, закурила, и села на другой конец скамейки.
Девушка в шортах усмехнулась и опустила голову.
Гитаристку звали Аней. Внешне обычная, угловатая, чуть нескладная. В детстве о ней с умилением говорили: «Какая беленькая!», потом Белобрысенькая, и наконец, Белобрысая, Белобрыса, и даже, Крыса-белобрыса. И предательски-белыми были не только волосы, но и брови и ресницы.
– Ты чё глухая? Проблемы сама решай, – гитаристка поправила многочисленные браслеты на руках, закусив сигарету зубами.
Девушка в шортах пересела на скамейку напротив, приняв ту же позу. Усмехнулась гитаристка.
Стройная блондинка с кривоватыми ногами, но, видимо, не комплексовавшая по этому поводу, в туфлях на высоких каблуках и погонами майора полиции на аккуратных плечиках, продефилировала по широкой бетонной дорожке между скамейками.
– Куропатка! – полетел вдогонку крутой Анькин голос.
Блондинка остановилась. Невероятным усилием сдержала желание повернуться, и, не наклоняясь, поправила туфлю. После чего, быстро «перебрав» ступени невысокого крыльца, оказалась под козырьком с надписью «ГОРОДСКОЙ ОТДЕЛ ПОЛИЦИИ», и вошла в здание.
Надя, девушка в шортах, усмехнулась.
– Чё надумала?
Надя втянула голову в плечи и, дунув на грудь, отвернулась в противоположную от здания сторону.
Обе девушки никогда не состояли на учёте в Детской комнате милиции, но обе пришли по «её душу», вернее по душу её начальника.
Через пару минут на дорожке показались две фуражки. Надя была готова вскочить, как клоун на пружине, выпрыгивающий из коробки, но она даже руки не могла вытащить. Фуражки приближались, и Надя непроизвольно улыбнулась.
– Рот прикрой! – успела крикнуть гитаристка, и отвернулась, словно ждала того, кто должен выйти из отдела.
Высокий подполковник, худоватый для своего роста, смуглый, с лёгкой сединой и тёмно-карими глазами, заинтересовано слушал «первую фуражку», высокого смазливого майора, кивал, и слегка растягивал тонкие губы в улыбку, предвкушая уморительную развязку. И как только рассказчик замолчал, он искренне рассмеялся хрипловатым смехом, и, почувствовав подкатывающее першение, слабо кашлянул в кулак, упёртый в чуть широковатый нос и тут же осмотрелся.
Они поравнялись со скамейками. Подполковник, почти беззвучно шевеля губами, поздоровался с Анькой, на что она ответила тем же, а тот, кто развеселил подполковника, с интересом посмотрел на Надю, которая, напротив, вылупилась на подполковника. Он же мельком глянул в её сторону и резко остановился.
– Белоусова? – спросил Маринин.
– Я…, – почти прошептала Надя и выпрямилась как по стойке смирно. Майор тоже как будто подрос, и машинально поправил и без того идеальный галстук.
– Что случилось? – подполковник непроизвольно и быстро осмотрел её с ног до головы, отметив про себя, что девочка подросла.
