За происходящим неотрывно следило вездесущее око.
Оно было настолько неотвязным, что вызывало раздражение, – и жутко хотелось закрыть глаза, чтобы не видеть своей тени, предметов вокруг и его – ока.
Зрило оно всё! От него ничто не могло укрыться.
Но, к счастью, оно было не вечным. Наступало время, когда ничего из бывшего оно больше не различало, и следило уже за другими людьми, другими событиями, иными предметами. И этим благословенным временем была ночь. Ночь скрывала добротный кусок земного жития. Она спасала. Но… не всегда.
Вот и теперь око выслало в дозор свою верную смену. И в ночи, над землёй, повисло менее яркое, совсем не горячее и, уж конечно, подслеповатое, но в остальном такое же немилосердное вездесущее небесное око – на смену дневному светилу приходила ночная странница…
Солнце сменялось полной Луной, и вот уже который день подряд на земле ничто не пропадало без остатка ни на одно мгновение. Даже грозы перестали сотрясать и освещать окрестности – не закрывали они неба, всего того, что в его вышине плыло неусыпно и невыносимо медленно, упорно. Всё на земле было явно, жёстко очерчено, выделено, открыто для постороннего, негожего, случайного глаза.
А скрывать было что!
Бориска часто смотрел на небо и негодовал, сердился на несносный светящийся блин, повисший над головой. Ему казалось, что за ним постоянно наблюдают. И не просто наблюдают, а с укором, – обличают его и укоряют за содеянное, и продолжающее деяться. Этот неотвязный посторонний взгляд прожигал дыру в его макушке. Он всверливался, он проникал в его мозг и гудел, нудел там, заставляя думать и, что самое главное, сомневаться. И ещё… пугать.
Бориска надеялся, что спящая рядом с ним маленькая девочка лишена тяжкого знания хотя бы во сне. Спится ей тихонько, спокойно, и лучше, без всяких снов. Судя по её ровному сопению, так оно и было.
«Любой сон страшен, – думалось мальчику. – Как бы сон не начался, он всегда может вывести… он может переплестись с тем, что тебя больше всего волнует… он выведет на действительность и породит кошмары».
В последнюю ночь Бориска практически не спал, и теперь он был очень утомлён… да так, что его раздражённые, воспалённые нервы трепетали, помрачая и без того смущённый рассудок – мысли путались.
Бориска не спал. Он ждал хотя бы маломальской тучки на ночном небосводе и размышлял о том, как же им, всем им выпутаться из всего этого кошмара? Как им быть и что предпринять?
Он сидел понуро и изредка вздрагивал. Он сидел и боролся со сном, желая и страшась его. Иногда он поднимал голову, чтобы оглядеться в тихой ночи. Бориска старожил сон маленькой Любочки, втянутой во все эти безобразия, лично его не отпускающие даже во сне. Он хотел успокоения. Он силился представить те дни, когда ещё ничего не произошло. Всё было обычно, привычно, знакомо, и он неспешно двигался по хорошо изведанной дорожке вперёд, к цели, которая пока не оформилась в знание, но от этого не стала менее неотвратимой, – она обязательно ждёт его, она обязательно, обязательно наступит, сбывшись, и, обласкав, успокоит его раз и навсегда… всегда…
…и были, были тогда…
– Тогда? – от удивления Бориска вскинул брови. – То-огдааа… – протянул он, ухмыляясь, как переевший сметаны котяра. – Тогда! – утвердил Бориска неоспоримый факт.
Мальчику чудилось, что он и правда, всамделишно думает. Думает стройно, логично. Но это было не так. Это ему только чудилось. Он дремал – это уже был бред.
…тогда были чудесные июльские деньки – так радостно, так светло было в мире… мир радовался, мир вокруг сиял и ликовал! И было всё то же, что и теперь…
– Не то же, другое, – промямлил дремлющий мальчик.
…лето. И была его, Бориски, родная деревушка. И было всё то же…
– Но только не то же, другое!.. Вовсе другое!
…поле, кукурузное, необхватное взглядом, поле. А потом… потом пришёл Он – тот, кто всё испортил…
– Да… он… проклятый.
Бориску сморило.
Мальчик клюнул носом.
Бориска уснул.
Деревушка Тумачи, состоящая из девяти занятых, кое-как ухоженных, ображенных, и трёх заброшенных, заколоченных, покосившихся и порядком сгнивших домов, покачивалась на волнах дремотной полуденной неги. День выдался янтарно-изумрудным: солнце высоко, небо безоблачно – природа млеет, буйствуя, – весь июнь был наполнен дождём, отчего свежей зелени – море разливанное.
Целую радёшеньку неделю продержалась жара. Лишь второй день по вечерам и ночам по округе бродят грозы, изредка прихватывая Тумачи краешком своего тучного, тяжёлого тела, и роняют пару горячих капель, – дрожит тогда земля, сотрясается, и налетает упругий порыв ветра, наваливается – душит, давит, свирепый, от избытка удалой силушки.
Деревушка находится в полутора километрах от крупного села Житнино, где есть фермы на угодьях бывшего богатого большого совхоза «Красный луч». Село и деревушку соединяет просёлочная дорога, которая тянется через непрекращающееся поле. Двадцать семь жителей Тумачей добираются до магазина, до работы, школы или, влекомые каким городом, до автобусной остановки всё по ней одной, по единственной дорожке – в сторону запада, через поле, год за годом неизменно засеваемое кукурузой. Будь то зима, весна или осень – слякоть, сугробы, лёд, – они отправляются в путь. Всем надо в село. При первой же возможности жители пользуются девятью велосипедами, а иного, глядишь, подвезёт на тракторе, грузовике или ещё каком транспорте Николай Анатольевич Потапов, работник одной из ферм, житель Тумачей. А бывает, что в ненастную погоду, сжалившись, из села пришлют ПАЗик, если, конечно, он не увязнет в грязи или пробьётся через сугробы.
