Глава 1. Вынужденная поездка
«13 мая 1728 года в селе Верхний Услон Казанской губернии Александр Данилович Меншиков, облачённый в одежду простолюдина, собственными руками выкопал могилу супружнице – Дарьи Михайловне, умершей ещё третьего дня в селении Вязовые Горы во время следования в сибирский острог Берёзов. Верная спутница жизни второго человека в государстве плакала всю дорогу. Ослепнув от слёз, она занедужила и через несколько дней скончалась. Бывший генерал-губернатор Санкт-Петербурга, генералиссимус морских и сухопутных войск, сенатор, первый член Верховного тайного совета, президент Военной коллегии, князь Священной Римской империи и герцог Ижорский, князь Российской империи и герцог Козельский, а теперь лишённый имущества, сословия, орденов и чинов ссыльный Меншиков самолично прочёл погребальную молитву и гроб опустили. Вслед за отцом по горсте земли бросили две дочери и сын. Пятеро слуг, оставленных князю на выбор из десяти человек «мужеска и женска полу», споро работали лопатами, и вскоре появился могильный холмик. Вместо креста прикатили камень, найденный поблизости. Он и стал памятником женщине, посвятившей жизнь мужу и детям. Камнетёс выбил зубилом надпись: «Здесь погребено тело рабы Божией Дарьи».
Александр Данилович пережил жену всего на полтора года и принял кончину достойно. Он был похоронен рядом с Богородице-Рождественской церковью, срубленной им самими. Только храм этот сгорел 20 февраля 1764 года, а могилу «баловня безродного», «полудержавного властелина», «голиафа российской государственности», «старого травленого волка из Ораниенбаума» и «серого кардинала Екатерины I» следующей весною смыла река Сосьва, не оставив и следа от места погребения ближайшего сподвижника Петра Великого».
Клим Ардашев закрыл книгу и уставился в поднятое вверх вагонное окно[1]. Поезд, вышедший из Санкт-Петербурга, подкатил ко второй станции Балтийской железной дороги[2] – Лигово. Одноэтажное деревянное здание вокзала, крытое железом, выглядело незатейливо, что вполне соответствовало четвёртому классу. Кондуктор объявил, что стоянка всего пятнадцать минут. Выходить из купе, толкаясь в проходах, не хотелось, и студент вновь продолжил чтение сборника документов и воспоминаний «С факелом и шпагой» времён дворцовых переворотов в России.
«Декабря 20 дня 1729 года, Санкт-Петербург. Тускло горела свеча, и её тень играла зловещими языками на потолке камеры[3] Доимочной канцелярии. Статский советник[4] Павел Петрович Некрячев – сорокапятилетний толстяк с бритым лицом и в сером парике – скрипел гусиным пером, заполняя допросный лист капитана лейб-гвардии Преображенского полка Степана Мартыновича Пырьева. Офицер носил тёмно-зелёный кафтан, красный камзол и белый шарф, обмотанный вокруг шеи. Чёрная валяная шляпа – треуголка – лежала на коленях. Ветры, зимняя стужа и летняя жара так выдубили кожу его лица, что военного можно было бы принять за крестьянина, если бы не завитые усы да бритый подбородок.
– Итак, господин капитан, начнём-с, – не глядя на собеседника, вымолвил чиновник. – Первый вопрос: когда вы начали сопровождать Меншикова и его семью в ссылку?
– Одиннадцатого сентября позалетошного года.
– Какие резолюции от Верховного тайного совета были вам дадены?
– В том-то и дело, что никаких. Мне пришлось самолично адресоваться к секретарю Степанову в видах получения оных. Я отписал ему девять вопросов, но на них получил лишь общие указания.
– Что значит «общие»?
– Велено было подвергать цензуре все письма светлейшего князя, не дозволять ему общаться с посторонними и решительно унимать любые его действия, устремленные супротив быстрого конвоирования.
– Сколько писем написал светлейший?
– Три. И все в один день – 12 сентября. Он просил прислать лекаря. У него кровь шла горлом. Вот мы и дожидались доктора Шульца в Березае, что под Торжком. Князь заранее выделил ему две сотни рублей[5] на приезд. Меншиков просил дозволения остаться в избе до снега, чтобы потом по санным путям, а не по грязи в Сибирь добираться, но я отказал, хоть он и в жару был. Медик отвары ему давал от инфлюэнцы. Пришлось мастерить качалку и везти его между двумя лошадьми, как младенца в люльке, несмотря на дождь и ветер… Позади жена Дарья Михайловна с дочерями и сыном на телеге. Супружница рыдала да причитала, молилась бесконечно… Лошади в грязи тонули чуть ли не по пузо. Бывало, что две версты[6] за час одолевали. В тот день на тракте мальпост[7] застрял, кучер помощи просил, пришлось вытаскивать.
– Ещё были от него письма?
– Нет. Он сказал, что милости ничьей больше просить не будет, кроме как у Господа.
Статский советник положил перо и, глядя на капитана, спросил:
– Вы мзду с ссыльного брали?..»
Ардашев полез за портсигаром, но, вспомнив, что вагон второго класса был не для курящих, вздохнул и оглядел попутчиков. Таковых было трое: упитанный господин лет сорока, со щегольскими усами и бритым подбородком. Судя по золотой цепочке карманных часов и белоснежной сорочке со сменными манжетами и золотыми запонками – форменный капиталист. Одно только непонятно: почему он не выбрал синий вагон?
