История, которую я хочу рассказать, произошла на самом деле, к удовольствию читателя и к моему глубокому сожалению. Просвещенному обывателю она может показаться простой и не оригинальной, но в том и есть суть жизни обыкновенного человека, что в ней нет места выдумке. Простой человек живёт и умирает в безвестности, и если Бог озарит его путь светом любви или сострадания, то можно сказать, что такому человеку повезло.
Если слог мой может показаться кому-то невыразительным, но позволю себе заметить, что пишу я эти строки не для развлечения или заработка, а лишь затем, чтобы почтить память моего покойного брата и обелить имя человека, долгие годы напрасно считавшегося мною подлецом.
Зовут меня Иван Андреевич Зорин, от роду мне исполнилось двадцать пять лет, и уже два года я занимаю должность земского врача в Задонском уезде Воронежской губернии. О службе своей я затрудняюсь сказать что-то определённое. Смертность у нас по-прежнему превышает рождаемость, и вряд ли мы сможем что-то с этим поделать. Но речь в этих записках пойдёт не обо мне.
Пять лет назад мой старший брат Пётр погиб на дуэли. Он был офицером, и как удалось тогда узнать, заступился за честь некой женщины. Будучи от природы замечательно развитым физически, Пётр с детства мечтал о военной карьере, и, несмотря на некоторые опасения со стороны нашей матери, поступил в юнкерское училище, с блеском окончив которое, посвятил себя служению Отечеству. Не случись этой ужасной трагедии, я уверен, его ждало бы блестящее будущее.
Что касается меня, то имея склонность к естественным наукам, я поступил на медицинский факультет Московского университета, который окончил спустя несколько лет после его кончины. Моя бедная мать умерла годом ранее, так и не оправившись после смерти Петра. Вступив во владение нашей единственной деревенькой и двадцатью душами, и узнав истинное положение дел, я преисполнился глубокого уважения к этой тихой и мудрой женщине. Чтобы содержать меня, моя бедная мать отказывала себе буквально во всём. Окончив курс, я снова вернулся в свой старый дом, в котором остался один на всём белом свете.
Иногда, будучи свободным от службы, я делал визиты соседям, но моё положение земского врача не позволяло мне надеяться на искренность их симпатий ко мне. Так, я не был приглашён на именины дочери князя М., прелестной 16-ти летней девицы лишь только потому, что обо мне забыли.
Однако зла я ни на кого не держал, точно зная своё место, и коротко сойдясь с несколькими ближайшими соседями, приготовился прожить свой век хоть и не ярко, но достойно. Но судьба распорядилась иначе.
В середине апреля 187… года я неожиданно получил письмо, содержание которого сильно меня взволновало.
Было воскресенье, больница была закрыта для приёма, и я не торопясь совершал свой утренний моцион по английской системе. Я как раз делал дыхательные упражнения, когда к крыльцу подъехала коляска. Прибыл мой ближайший сосед Геннадий Александрович Воробьёв. Человеком он был замечательным. Он был рослым, статным мужчиной, с отличным чувством юмора и отменным аппетитом и никогда не ленился захватить мою почту со станции. Несмотря на разницу в летах, мы были с ним в самых приятельских отношениях. Поприветствовав меня, Геннадий Александрович уселся, по обыкновению, покурить, и окликнув Филиппыча, моего старого «дядьку», нянчившего меня ещё с пелёнок, велел тому подавать завтрак. Несмотря на возраст, Филиппыч придерживался старых правил и всегда прислуживал «господам» за столом. Я не возражал.
– Представьте себе, Иван Андреевич, – хохотнул Геннадий Александрович, заправляя салфетку, и принимаясь за еду с обычным для него усердием. – Провёл вчерашний вечер у князя М., он давал бал в честь дня рождения супруги. Вы же знакомы с Марьей Николаевной? Нет? Прекрасная женщина, а как поёт! Ну и грех нам было пульку не расписать, князь, вы знаете ли, большой любитель. И что же вы думали? Мы, хоть и в деревне живём-с, а своё дело знаем. Двадцать четыре рублика имею, сверх положенного. А? Каково?!
Сказав это, Геннадий Александрович опрокинул в рот рюмку вишнёвки, которую Филиппыч специально по такому случаю припас к завтраку. Привычка моего друга пропускать рюмку-другую за трапезой давно была всем давно известна. Чинно наполнив её снова, он занял своё место подле стола.
Поздравив Геннадия Александровича с успехом, я попытался, было, завести разговор о вреде вина и пользе физических упражнений, но тот лишь отмахнулся.
– Что же вы, Иван Андреевич, предлагаете мне мужика заменить? – удивился тот, принимаясь за грибной суп. – Каждый из нас должен знать свой шесток. Мужик пусть работает, а мы с вами приглядывать должны, хорошо ли он своё дело делает, да нас с вами почитает. Верно, я говорю, старина?
– Истинно верно говорите-с, – поклонился Филиппыч, убирая рюмку и графин со стала. Филиппыч был бережлив, и редко кому наливал больше двух рюмок зараз.
– Кроме того, – Геннадий Александрович проводил графин взглядом. – Увидит меня мужик в рубахе, и что подумает? А не сошёл ли барин с ума? И страх, и уважение ко мне потеряет. А этого допускать никак нельзя. Я не нашёлся, что ему возразить.
