Андрей, племянник покойного
– Андрей Палыч, ваш дядя умер, – прощебетала в трубку секретарша Танечка таким тоном, будто говорила о падении курса доллара или погоде.
Я поморщился от неприятного чувства стыда за её бестактность:
– Который?
– Эм… Георгий Степанович. Сумасшедший, который себя графом воображал.
– Татьяна, ну что за выражения об умершем! – возмутился я, но не сильно.
Устало вздохнул, снял компьютерные очки, потёр переносицу. И попытался вспомнить, когда в последний раз видел дядю.... Получалось, давно. Года два назад, не меньше. А в прежние времена, бывало, проводил в его "поместье" чуть не по целому месяцу. Тоже воображал себя потомком дворянского семейства, помогал дядьке делать ремонт, гордо называемый им реконструкцией. Реконструировать в той куче хлама было нечего: древнее здание не рухнуло только потому, что его всё это время – считай, лет двести – практически не трогали. Дядя лишь обои поклеил да провёл электричество и водопровод в свою крохотную берлогу в левом крыле. А что касается дворянского происхождения, то с тех пор, как моих предков по отцовской линии выслали в Сибирь, в голубую кровь подмешалось столько пролетарского генетического материала, что было просто смешно считать себя настоящим графом, пусть даже я и был старшим наследником мужского пола в роду.
– Ой, простите, Андрей Палыч! – продолжала тем временем щебетать Татьяна. – Вас ждут в будущее воскресенье на похороны и оглашение завещания.
Я внутренне усмехнулся: было бы что оглашать! Всё дядькино богатство – родовая рухлядь, которой цена – копейка – налог на неё в год больше, чем она сама стоит. И немногим более дорогая земля под Старым Осколом, в замшелой глуши, куда даже дороги нормальной асфальтированной нет.
Во времена своей зрелости дядя Гоша (так его называли в семье исключительно за глаза: сам он не переносил никакого обращения, кроме гордого полного имени), будучи успешным председателем строительного кооператива, вложил все имевшиеся у него средства в свою мечту – вернуть роду Любимовых некогда принадлежавшее им поместье в центральной России. На заре времён свободного капитала он выкупил клочок земли и аварийное здание у местного предпринимателя Хвастовского, хозяина лесопилки, благополучно отпиленной у государства по программе приватизации. Чего только не натерпелся наш дом-милый-дом за свою долгую жизнь! Выпестовал не одно поколение графов Любимовых, побывал штабом продразвёрстки, военным госпиталем, сельской начальной школой и, наконец, административным зданием лесопилки. Чудом его не снесло ветрами времени, и полагаю, роль чуда зачастую исполняло полнейшее бездорожье.
Оставив успешную карьеру кооператора, холостой бездетный Георгий Степанович посвятил свою жизнь дальнейшему воплощению мечты. Я впервые попал в Любимово, когда мне было семь. Тогда у дяди ещё горели глаза и чесались руки. Он водил меня по полуобрушенным комнатам и говорил:
– Вот здесь была малая гостиная, а тут – спальня хозяина…
Он рассказывал мне о том, какие ремонтные работы планирует здесь провести и что за люди были наши славные предки. Кто-то служил в гвардии, кто-то был статским советником. Менее амбициозные, но не менее достойные Любимовы становились врачами, учителями и просто крепкими хозяйственниками.
Сказать, что я был впечатлён этими байками – ничего не сказать. Я ощущал себя буквально принцем в изгнании или, по меньшей мере, героем приключенческого фильма. Родители разрешили мне остаться у дяди помочь с ремонтом: он был безобиден и вполне в состоянии позаботиться о мальчике семи лет. Мы вместе очищали комнаты от мусора, целыми днями перетаскивая старую конторскую мебель на задний двор, а вечерами жгли из неё костёр.
С тех пор я посещал Любимово чуть не каждые каникулы, что очень радовало и поддерживало дядю. Конечно, со временем мой пыл угасал, а дел на "большой земле" прибавлялось. Поступив в институт, я стал приезжать не чаще, а то и реже двух раз в год, а уж после визиты стали совсем редкими. Бизнес, дела, друзья – всё это затягивало и, разумеется, было интереснее, чем повторяющиеся истории, которые изначально вряд ли были правдой, а потом постепенно обрастали совсем уж невероятными подробностями. Параллельно с этим дядя потихоньку старел и впадал в уныние. Дом требовал не просто ремонта, а полной перестройки. Дядины пассивные доходы были совсем невелики, а родственники не желали финансово поддерживать реконструкцию древней рухляди, хотя некоторые из них были весьма состоятельны. Сам я, начав зарабатывать, старался выделять небольшие суммы ему в помощь, но это были крохи. Нельзя выводить много нала из бизнеса, всё нужно пускать в дело, – так я оправдывался перед ним и собой, а на самом деле, конечно, как любой нормальный взрослый человек считал этот ремонт бессмысленной тратой.
Кончилось всё тем, что Георгий Степаныч заперся в крошечной комнатке – единственной, где не текло с потолка – и доживал в ней свой век, слывя среди родных и знакомых в лучшем случае чудаком, в худшем – сумасшедшим. Я приехал к нему пару лет назад на день рождения. Привёз в подарок большой красивый чемодан и сказал, что ему пора, по традиции всех русских дворян, двинуться в путешествие по Европе. Когда, если не сейчас? Всё-таки 72 года – не шутка для мужчины. До меня он был старшим наследником в семье. Я планировал даже присоединиться к нему в путешествии (не полностью, а где-нибудь под конец) и уговорить переехать в город, но дядя разгадал все мои недостойные намерения за версту. Прогнал с позором и сказал больше не возвращаться. Будто бы я предал нашу мечту…
