Какие разные здесь водятся дожди!..
Обман и злая клевета –
что дождь здесь бесконечен и безлик.
Они – дожди – настолько здесь разнообразны и харизматичны,
что в дрожь вгоняют и бывалых петербуржцев –
что и говорить
о всяких там приезжих…
…Грибной и тихий дождь,
шуршащий, словно мышь за печкой,
и нашептывавший сказки,
когда мы – подобно всем примерным детям, –
средь бела дня ложились спать…
а, впрочем, белый день оказывался часто
настолько темен,
что и поспать не грех…
…А дождь-олень, по ржавым подоконникам
стучащий маленьким серебряным копытцем
и самоцветы рассыпающий
на солнце, среди весенних мокрых веток…
…А летний ливень, пахнущий травою,
как яблочно-зеленый луг
во время сенокоса!..
…А дождь осенний – вроде бы такой обычный,
вот только
уверенно и добродушно
с ума сводящий
с апломбом истинного психиатра… –
ну, ничего, привыкли…
И, по большому счету, это и неважно –
ведь «все здесь не в своем уме.
И ты. И я.»
…А водится еще здесь дождь,
патологически боящийся зонтов,
и столь же
патологически-настырный в их отсутствие.
Но стоит зонт открыть –
как он с несчастным хныканьем
мгновенно исчезает,
и ты идешь себе спокойно,
не вызывая, впрочем, недоуменных взглядов –
ведь все давно привыкли,
что петербуржцы ходят под зонтом в любое время года,
да и в погоду, в общем-то, в любую,
справедливо полагая,
что если здесь и в данную конкретную секунду
нет дождя,
то он вполне способен объявиться
через квартал
или пятью минутами позднее…
что, в принципе, не так уж далеко от истины…
Родное, наше… Дивные подъезды,
где плесень, ажурная, пушистая,
рисует черным удивительные карты
города
из утробно чавкающих грязью ночных кошмаров.
По этим картам даже можно отследить свой путь…
но лучше не следить. Приснится.
И ведь у каждого из сумрачных, таинственных подъездов
есть душа – непонятая, неразделенная…
И поздно вечерами, когда давно у всех все дома,
и даже выйти покурить кому-то неохота,
она подолгу
сидит с бутылкой пива
на пыльном подоконнике, одна,
и смотрит вниз, во двор-колодец.
А потом – и исключительно от скуки и тоски,
не из простого озорства, прошу заметить! –
кидает спички в побеленный недавно потолок,
рисует надписи похабные на стенах
крошащимся сиреневым мелком
и оставляет лужицы на ковриках под дверью…
А утром мы,
высовываясь вместе с запахом борща
из устричных дверей своих квартир,
ругаем шепотом подростков, алкашей
и невоспитанных собачников-соседей,
а потом
засовываемся обратно,
забыв про аромат борща
бесчеловечно и жестоко
оставленный за дверью… Эгоисты!..
…Ах, эти стены! С тонкой, сумрачной,
трепещущей вуалью, на свету дрожащей, комариных стай!..
Какое упоительное чудо –
день за днем (ну, может, через день),
входя в подъезд и выходя из оного,
с томленьем сердца наблюдать,
как эти стены тихо превращаются в… застенок.
Ну, дело, разумеется, лишь в голом антураже,
но и его хватает
для глюка и для образа мечтателю
и страннику великих и непознанных дорог
«из дома – на работу, и обратно»,
бегущих за туманный горизонт.
Дорога!.. Дороге ведь, поймите, тоже больно
сносить угрюмые толчки пудовых «гадов»
и раздраженные уколы «шпилек» –
она ведь помнит ласковые прикосновенья
босых цыганских грязных ног
и тяжкие удары
разбитых, словно старая посуда на помойках, об асфальт
больных некованых копыт
усталых лошадей,
а мы по ней топочем каблуками…
Так почему же
она не встанет на дыбы
и на раздует капюшон змеей рассерженной,
не зашипит, не сбросит нас с чешуйчатой спины
в тартарары куда-нибудь?..
Наверное, дело в доброте ее
и северной покорной терпеливости,
и, может быть, в слепой усталости… Не знаю.
А на дороге – склизкие растрепанные листья,
как пятна бурой грязи… Нет, они не пахнут
ни плохим вином,
ни корицей, как это описано в одной из книг,
а всего лишь слякотью осенней
и чьей-то смертью, растоптанной и не замеченной никем,
и серым небом, упавшим в реку, заболевшем
какой-то мерзкой кожною болезнью –
гнилой коростой льда.
А еще они пахнут… мечтатели расскажут, чем.
Я не скажу. Ведь эту самую усталую дорогу
так часто путают с грязью,
а это не одно и то же.
Таинственно-обычный город, полный
облезлых сказок
и запаршивевших легенд,
реинкарнаций и чудес небритых.
урод, наполненный протухшими
мифологически-логичными изысками в простуженных,
и кашляющих душах.
Ирландский город, где
фоморы – серые осклизлые дома, а
по ночам – глаз Балора,
немеркнущий фонарь, слепящий окна,
и проницающий душевный трепет
сквозь легкий тюль гардин,
и поливающий
скисшим едко-белым молоком
полуиздохший сумрак,
в агонии сползающий по стенам
с обрывками обоев под когтями…
А утром мы,
следы когтистых лап увидя на любимых
и дорогих недавно купленных обоях,
хватаемся за веник с нецензурным словом
и запираем в туалете кошку,
хотя – вот парадокс! –
она ни в чем не виновата.
16.12.2004
