Немного о себе. Взгляд со стороны
«Кириллов Дмитрий Андреевич. Родился в городе Калинин (ныне – Тверь) в 1974 году. Из потомственной русской интеллигенции. Отец – преподаватель музыки, мать – санитарный врач. Будущий литератор рос болезненным, очень впечатлительным мальчиком с богатой фантазией. Маленький мир, состоящий из двухкомнатной квартиры на первом этаже и огороженного деревянным забором двора, казался ему огромным, удивительным и бесконечно добрым. Белоснежное облачко в небе, зелёная травинка под ногами, бегущий по своим тайным делам жук, похожий в своей блестящей броне на крошечный вездеход… Всё было интересно, всё влекло, всё радовало юную душу. Очень рано начав читать, маленький Дима часами просиживал за книгами, буквально “глотая” одну за другой. Обладая прекрасной памятью, вслух пересказывал предельно близко к первоисточнику большие отрывки из обожаемого Киплинга. Позже, когда мальчику исполнилось шесть лет, в его жизнь вошли Гржимек, Адамсон, а главное – Даррелл. Именно прочитав его “Три билета до Эдвенчер” и “Путь кенгурёнка” шестилетний Дима Кириллов твёрдо решил: “Я обязательно стану зоологом. И, конечно же, путешественником”.
А потом была школа, к сожалению – очень средняя, где своеобразного мальчика-фантазёра, да ещё и со слабым здоровьем, ждало положение изгоя и аутсайдера. Получив к подростковому возрасту все сорок сороков зуботычин и плевков в спину, юный Дмитрий Кириллов решил: хватит! И снова – совершенно твёрдо. Боксёрская секция, тренажёрный зал, зал пауэрлифтинга и гиревого спорта, восточные единоборства… Эпоха зуботычин и плевков быстро осталась в прошлом. Окружив себя надёжной невидимой бронёй, Дмитрий обрёл достаточный покой, чтобы спокойно заниматься наконец тем, что любил. В шестнадцать начал писать: стихи (решительно слабые и неудачные, переполненные “горечью несостоявшейся юной любви”) и рассказы (очень достойные). В семнадцать – поступил с весьма высокими баллами на вожделенный биофак. В девятнадцать – начал искать себя в науке. Там, именно в фундаментальной науке, и планировал остаться навсегда, но… В двадцать – попал в школу на практику, и обнаружил то, что раньше даже предположить не мог! Он, отчаянно бежавший даже от самого слова «школа», сохранивший от школьных лет самые плохие воспоминания, оказывается, может быть очень нужным здесь, этим мальчишкам и девчонкам. По сути – едва не своим ровесникам».
На том я прерываюсь, дорогой мой читатель. Прошу прощения, что писал о себе в третьем лице. Возможно, это несколько нескромно. Но я пытался посмотреть на себя, ещё ребёнка, глазами себя, сегодняшнего. Не просто взрослого человека, а педагога. Почему я так много уделил внимания именно тем далёким детским годам? Как сказал один из Великих творцов ушедшей эпохи Андрей Тарковский: «Художник питается своим детством всю свою жизнь. Оттого, какое у него детство, зависит то, каким будет его творчество». И я питаюсь, однозначно – питаюсь духом того двора детства. Берёза, высящаяся возле песочницы, построенный мальчишескими руками очередной шалаш у забора… Мяч, летящий в небеса, и улетающие за ним голуби… И изумительная радуга на полнеба над всем этим! А ещё, перефразируя другого Великого, ещё более известного: «Всему хорошему во мне я обязан книгам. Но ещё больше – родным людям. Особенно маме и бабушке, воспитавшим во мне умение чувствовать и желание читать. А ещё, как выяснилось много позже – желание писать самому». Тем и занимаюсь ныне. Пишу и учу ребят, работая спортивным педагогом. Ибо, видимо, именно это: писать и учить – умею делать весьма достойно. Тебе, уважаемый читатель, предстоит, открыв эту книгу, познакомиться с первым из этих двух умений».
Будьте счастливы! Немедленно и категорически! Если не прямо сейчас, то несколько позже.
Дмитрий Кириллов, писатель из Твери
Часть первая. Домовой ищет хозяина
Солнце, словно задержавшись на мгновение, чтобы подарить миру ещё несколько глотков тепла и света, золотистым колобком закатилось, наконец, за горизонт. Вечерняя мягкая прохлада невидимой волной заполнила все дворы и переулки городка. Молодые и робкие июльские кузнечики начали настраивать свои крошечные скрипки. В кроне старого ясеня, что рос во дворе, возились и переругивались собравшиеся на ночлег галки.
Афанасий, кряхтя и ругая про себя застарелый ревматизм, прошаркал ногами, обутыми в подшитые тапочки, по кухне и забрался на табурет. Засунув руки глубоко в карманы видавшей виды коричневой вязаной кофты, он замер, сгорбившись, глядя в сгущающиеся синие сумерки за окном.
Афанасий был из почтенных, старозаветных домовых: держал хозяйство, знал множество частушек, побасенок и народных примет. Умел петь колыбельные, просеивать зерно и муку, предсказывать погоду. А главное – весьма почитал хозяина своего, Андрея Андреевича, с которым они прожили под одной крышей много-много лет.
Афоня тяжело вздохнул: этим утром он остался совершенно один. Андрей Андреевич, конечно, и раньше частенько уходил из дома, бывало весьма надолго, но Афоня всегда чувствовал, что он скоро вернётся. Сейчас же домовой ощущал только тоску и страх за хозяина.
