2015 год. Короткий февральский день не баловал солнцем. Тучи к обеду приобрели серый оттенок, завыл ветер. Я посмотрела в окно на заснеженный садик, качели, занесенные сугробами, летний стол, покрытый слоистым снегом. Потом взглянула на настенные часы в кухне. Скоро два часа дня. Не спеша, собрала на стол и стала ждать сына Антона к обеду. Договорились еще позавчера. Антон обещал приехать, устранить неполадки в отопительной системе нашего дома. Приготовила пельмени в бульоне, достала тарелки и нарезала хлеб.
Резко зазвенел телефон. Я с неудовольствием посмотрела на дисплей. Хотелось, чтобы никто не мешал моему разговору с сыном. Так редко удается «выловить» его из прочных сетей моей милой невестки Риты.
Обычно во время обеда, а он у меня всегда в одно время: с 14 до 15 часов я не беру трубку. Это знают все мои друзья и знакомые. Однако на дисплее, высветился мамин номер. Мамин звонок – исключение. Для мамы я всегда на связи.
Недавно мы с мужем и сыном переехали из родного Сиверска в другой город, ближе к областному центру. Мама осталась в Сиверске, на попечение младших сестры и брата. Она жила одна, не желая съезжаться с кем-либо из нас. Зная мамин независимый характер, мы не особо настаивали. Мамин второй муж, мой отчим Дмитрий Александрович Кропачев, двадцать лет тому назад скончался от тяжелой болезни .
Маме скоро исполняется семьдесят девять лет , сорок два из которых она проработала учительницей начальных классов. Такой огромный педагогический стаж, несомненно, отразился на мамином характере. Мама обладает громким и властным голосом, деспотичным характером, ее интонации содержат повелительные наклонения. Она почти не терпит возражений, а любые попытки неповиновения пресекаются на корню.
В детстве мы с братом регулярно получали от мамы подзатыльники и тумаки, а сейчас мама, ослабев физически, пускала в ход вполне доступное ей оружие – материнские горькие слезы. С возрастом мамин характер изменился не в лучшую сторону. Стоило, кому-либо из нас сказать маме что-то неприятное , с ее точки зрения, тотчас она заливалась слезами, хваталась за сердце и громко обвиняла нас в черной неблагодарности.
Поэтому предвидя мамину реакцию, мы с братом молча слушали , как мама в очередной раз горячо рассказывала нам о каких-то мифических чужих, но «очень хороших» детях, одевающих и обувающих своих матерей. В то время, как она , « промантулив, в школе, сорок два года» не имеет самого необходимого. Мама сама еще не могла определиться, что ей необходимо.
В маминой квартире, довольно неплохо отремонтированной, стояли три холодильника, «под завязку» заполненные едой. Да еще один, в котором хранились овощные домащние заготовки. В ее бездонных шкафах, стояли коробки с современными бытовыми приборами. Электрочайники, соковыжималки, фритюрницы…
Мы покупали и дарили всю эту технику по праздникам, желая порадовать маму. Но мама этого, казалось, не замечала. Невозможно даже представить, чтобы мы пришли навестить маму с пустыми руками.
Обычно по субботам я шла на рынок и заполняла пару пакетов свежемороженой семгой, речной рыбой, мясными деликатесами и фруктами. Водрузив пакеты на мамин стол, я внимательно смотрела, довольна ли мама. Она придирчиво осматривала продукты, сама сортировала и раскладывала по своим холодильникам ( нам самим заглядывать в ее холодильники было непозволительно!) и сдержанно благодарила или бросала : «Колбаска-то , вроде несвежая! Чем-то припахивает! Вчера у Натальи Петровны колбасу ела, вот это, колбаса! ».
И тогда комплекс вины перед мамой вставал передо мной в полный рост, раздавливая, тяжелым грузом. Я начинала оправдываться и ругать продавца за плохую колбасу , а себя за то, что не удосужилась проверить и осмотреть свою покупку. Маме я прощала любые капризы. Она это по праву, заслужила. Пусть капризничает, только бы жила. Здоровье мамы в настоящее время было весьма слабым.
Три года назад она перенесла тяжелый инсульт, и, с тех пор не выходила из дома. Мы с братом делали все возможное для восстановления мамы: дорогие препараты, средства реабилитации, регулярные осмотры у кардиолога, невролога. После инсульта, левая нога у мамы так и не восстановилась. Появилась стойкая хромота и тремор левой руки. Выходить на улицу с тросточкой, мама считала, ниже своего достоинства, предпочитала оставаться дома.
У мамы был довольно независимый нрав. Никаких предложений по поводу переезда к детям мама не желала и слушать. Отчасти, мы тоже понимали, что любое изменение жизненного ритма у почти, восьмидесятилетнего человека может значительно укоротить ему жизнь. Отчасти, каждый из нас троих боялся, что жить с таким непростым в общении человеком, каким являлась наша мама, окажется непосильным бременем для наших семей.
Поэтому решено было все оставить, как есть. Мама продолжала жить одна, в просторной трехкомнатной квартире, где мы все выросли. На меня, как на человека с медицинским образованием, было возложено лекарственное обеспечение мамы, бесперебойное снабжение ее предметами ухода за больными. Также я договаривалась с врачами об очередной госпитализации мамы в стационар.
