Тоня Канарейкина, молодая сотрудница художественной галереи, остановилась подле стенда, где еще так недавно красовалась картина, значившаяся в каталоге как «Портрет Иоанны Палачиди кисти неизвестного художника», и невольно вздохнула. Казалось, с тех пор, как картину приобрел некий богатый коллекционер, в выставочном зале стало пусто. И дело даже не в том, что на стенде освободилось место. В самой картине был какой-то необъяснимый магнетизм, это чувствовали все сотрудники. Между собой они называли портрет не иначе, как «Дама с виноградом», поскольку загадочная темноволосая красавица в желтом платье, на чьем лице так непостижимо и притягательно сочетались лукавый взгляд и задумчивая улыбка, в руках держала гроздь винограда подобного сорту «Совиньон», с темно-зелеными листьями и зеленовато-белыми ягодами. Эти ягоды были выписаны художником с особым тщанием и казались настолько натуральными, что рука сама собой тянулась к ним, чтобы сорвать. Но стоило перевести взгляд с винограда на лицо красавицы, – и зритель невольно забывал обо всём. Эти темные, чуть раскосые глаза… они манили, интриговали, они жили своей жизнью. Несомненно, у женщины на портрете была какая-то тайна, которую она была готова открыть далеко не каждому.
«Эх, ушла наша «Дама с виноградом», – с явным сожалением подумала Тоня. – Доброго пути. Надеюсь, твой новый владелец будет обращаться с тобой так, как ты того заслуживаешь. Пусть он и выложил за тебя неплохую сумму, но ведь это еще ничего не значит».
Тоня взглянула на часы: вот и подошел к концу еще один рабочий день. Он был весьма плодотворным, выставка явно имела успех. Кроме «Портрета Иоанны Палачиди», с аукциона было продано еще шесть картин. Есть повод устроить маленький праздник по окончании выставки.
Девушка вышла из галереи и поспешила домой. Ей посчастливилось найти работу недалеко от дома, всего в десяти минутах ходьбы.
Тоня жила в небольшой двухкомнатной квартире, которую делила вместе с двоюродной сестрой Алисой Холмогоровой и огромным пушистым котом по кличке Шерлоух Холмогорок, отзывавшимся и на уменьшительное Шерли. Тоня с Алисой были очень дружны еще с раннего детства, затем обе приехали учиться в этот город, хотя специальности выбрали все-таки разные. Но это было ожидаемо: Алиса с младых ногтей интересовалась языками, так нет ничего удивительного в том, что она стала литературным переводчиком. А Тоня всегда была неравнодушна к живописи. Раньше сестры часто спорили, какой вид искусства является более значимым, – литература или живопись, – но, когда подросли, осознали всю бесполезность подобных споров, и устраивали полемику разве что в шутку, по старой привычке.
– Конечно же, – говорила, бывало, Тоня, – с помощью средств, имеющихся в распоряжении художника, можно выразить и передать всё что угодно. А слово – инструмент менее универсальный.
– Нет, знаешь ли, каждому свое, – возражала Алиса. – Художник, умеющий обращаться со словом, способен выразить ничуть не меньше, чем художник, умеющий обращаться с кистью. Ты читаешь книгу, и образы так и встают у тебя перед глазами, как будто ты видишь их наяву.
– Да, такое бывает, – неохотно признала Тоня. – Пожалуй, ты права. Но разве эти образы видит всякий?
– Нет, разумеется, читателями тоже не сразу становятся. Да и картину может оценить по достоинству далеко не каждый. Но каждый, глядя на картину, видит что-то свое. Так и с книгами…
– Всё, сдаюсь, – смеясь, признавала Тоня. – Ты старше и, значит, мудрее.
– Нет, не так! – веселилась Алиса, сразу вспоминая «Алису в Стране Чудес». – Я мудрее и, значит, старше!
Алиса действительно была старше кузины, но всего на три с половиной месяца. Ей уже исполнилось двадцать пять, тогда как Тоне предстояло отпраздновать юбилей в декабре.
«Чуть больше двух месяцев осталось, – подумала Тоня. – Стареем, братцы, стремительно стареем, и ничего тут не попишешь. Надо бы забежать в магазин, купить что-нибудь к ужину».
Она как раз приближалась к супермаркету. Но не успела зайти внутрь, как ее окликнул знакомый голос:
– Тоня! Как тебя… Кукушкина! Эй, подожди!
Тоня обернулась. Ну конечно, это ее бывший однокурсник, Петька Зайцев, – кто еще способен так переврать ее фамилию? За два года он ничуть не изменился: всё то же веснушчатое мальчишеское лицо с капризно надутыми губами и наивно распахнутыми серыми глазами, в которых застыло обиженное выражение «непризнанного гения».
– Я уже сто лет тебя не видел! – объявил Петька.
– Зачем так меня старить? Мне еще только девяносто девять. Как дела-то?
Петька скривился, но о делах своих принялся повествовать с большим энтузиазмом, энергично жестикулируя и поминутно встряхивая своей вихрастой белокурой головой. В его рассказе рефреном звучала старая, как мир, жалоба: этот свет слишком жесток к молодым талантливым художникам, и любому гению приходится «терпеть лишенья, мерзнуть, голодать», прежде чем оно придет наконец, заслуженное признание. Тоня сочувственно кивала, но отметила про себя, что золотые часы у Петьки на руке не слишком-то сочетаются с его жалобной песней.
